Мацуо Басё – Проза – хайбун

ЗАПИСКИ О ДОРОЖНОЙ ШЛЯПЕ

Я живу одиноким затворником в травяной лачуге, и каждый раз, как подует унылый осенний ветер, заимствую резец у Мекана, перенимаю мастерство у Такэтори и, нарезав бамбуковых веток, сгибаю их, имя же мне в эти дни Касацукури-но окина – Старец-Шляпочник. Мастер я никудышный, чаще всего целого дня недостает, дабы завершить начатое, я лишаюсь покоя, и с каждым днем занятие мое кажется мне все более докучным. Утром я обтягиваю шляпу бумагой, к вечеру она высыхает, и я снова обтягиваю. Затем крашу, пользуясь веществом, которое называется терпчина, и, наведя глянец, слежу за тем, чтобы поверхность затвердела. И вот к вечеру второго дня шляпа наконец готова. Поля шляпы закручиваются внутрь, выворачиваются наизнанку, точь-в-точь как не успевший развернуться полностью лотосовый лист. Впрочем, выглядит она куда занятнее, чем если бы была сделана по всем правилам. То ли это шляпа одинокого странника Сайге? То ли шляпа старца По, бредущего сквозь снег? Пойду ли взглянуть на белые росы Дворцовой равнины – Мияги, направлю ли свой посох к снежным вершинам горы Ушань? Торопя встречу с градом, дожидаясь дождя, привязался я к этой шляпе несказанно, и забавляет она меня более, чем что бы то ни было. Но забавляясь, вдруг начинаю испытывать глубокое волнение. И почувствовав, как холодный дождь Соги увлажняет мои рукава, сам поднимаю кисть, и пишу на готовой шляпе:

Пусть старость все ближе –
Все же мир наш служил
Пристанищем Соги.

<1686–1687>

ТЫКВА “ЧЕТЫРЕ ГОРЫ”

Была у меня тыква-горлянка – не в память о той, что росла когда-то на изгороди Ян Хуэя, и не из семечка, подаренного Хуэйши, а просто так – тыква. Я отдал ее мастеру, чтобы сделал вазу для цветов, однако она оказалась слишком большой и не поддавалась мерке. Сделал я из нее кувшин и хотел держать в нем вино, но очень уж он оказался неприглядным. Как сказал один человек: “В травяной лачуге припасы надобно иметь отменные”. Увы, я был чем-то вроде перепелки, “порхающей между кустиками полыни”. Вскоре обратился я к старцу Со353 с просьбой дать тыкве имя. Слова же его я привел выше. Во всех строфах, им присланных, говорится о горах, потому и назвал я тыкву “Четыре горы”. Есть там строфа о горе Фаньиншань, на ней жил когда-то старец Ду. и именно о ней упоминает в своем шуточном стихотворении Ли Бо. Старец Со от лица старца Аи превознес мою скудость за ее чистоту. Пустая же, будь, о тыква, вместилищем для всякого мусора. И один горшок, когда он у тебя есть, бывает дороже Тысячи слитков. Гора Тайшань, и та покажется легче, чем он.

Одна тыква,
Да и та ничего не весит.
Вся моя жизнь.

<1687–1688>

ПОСЛЕСЛОВИЕ К “РАЗМЫШЛЕНИЯМ О ГУСЕНИЦАХ МИНОМУСИ”358

Как-то, затворившись в своей травяной хижине, я предавался безотчетной тоске, и вдруг сложил строфу о гусеницах миномуси. Мой друг, старец Со, расчувствовавшись, предпослал ей стихи и нанизал фразы. Стихи переливаются парчой, фразы катятся, словно драгоценные камни. Прочтя со вниманием, ощутишь, что по мастерству стихи его сродни “Лисао”, есть к тому же в них новизна Су Ши и неповторимость Хуана. В начале превозносит он сыновнюю почтительность Шуня и Цзэн Шэня – призывая людей следовать их примеру. Далее сочувствует бесполезности и беспомощности миномуси, призывая еще раз всмотреться в сердцевину Южного цветка. В конце же, говоря о ветрености жемчужниц-тамамуси, предостерегает от любострастия. Кто, как не этот старец, познал душу миномуси? Сказано: “Если посмотришь успокоенным взглядом, увидишь – любой вещи присуще то, на что она способна”. Именно благодаря старцу Со уразумел я смысл этих слов. Многие из тех, кто издавна балуется кистью, увлекаются цветами в ущерб плодам или наоборот – любя плоды, забывают об изяществе внешней оболочки. Читая же написанное старцем, и цветами налюбуешься сполна, и вкусом плодов насладишься. Есть один человек, его зовут Теко. Прослышав о том, он запечатлел все на бумаге. Истинно, краски его легки и прозрачны, чувства – насыщенно-глубоки. Если вглядеться, сосредоточив мысли, гусеницы будто зашевелятся тихонько, покажется вдруг – вот сейчас упадет желтый листок… Прислушаешься, ухо насторожив: различишь голоса гусениц, шелест прохладного осеннего ветра… Обрести покой в тишине скромной хижины, удостоиться благосклонного внимания этих двух людей – пожалуй, и мне повезло не меньше, чем этим славным гусеницам.

<1687>

К ГОНСИТИ

Один человек,371 покинув старое жилище свое, некоторое время бродил по полям и лугам. Слуга же его тем временем, утруждая тело свое и душу доводя до изнеможения, добывал дрова и воду, тут он соперничал в усердии со слугой Адуанем из племени ляо,372 следовал примерно слуги-инородца Тао Каня.373 Истинно, правильность пути не определяется принадлежностью человека, а суть вещи не в ее внешнем обличье. Говорят же, что и среди низших по званию есть люди высокой мудрости. Поддерживай же и впредь крепость своего каменного сердца и железных кишок.374 Впрочем, и хозяину не должно забывать о добродетели.

Благопожелательное:

Грядущее славь.
Слива цветет в душе
И в зимнюю стужу.

<1687>

ПАЛОМНИЧЕСТВО В ИСЭ

В Пятом году Дзёкё, в конце месяца Кисараги я отправился в Исэ. На эту священную землю ступаю уже в пятый раз. С каждым новым годом, который ложится мне на плечи, я все сильнее ощущаю ее внушающее трепет величие и святость, на этот же раз, увидев место, где когда-то пролил слезы благоговения Сайгё, я настолько умилился сердцем, что расстелил веер и, припав лицом к земле…

Что за цветы
За этой оградой, не ведаю.
Но аромат…

<1688>

ТЕРЕМ “ДЕСЯТИ И ВОСЬМИ”

В провинции Мино, на берегу реки Нагара, стоит высокий дом. Хозяина его зовут Касима. Позади высятся горы Инаба, на западе – не близко и не далеко – громоздятся разновысокие вершины. Сельский храм прячется в зарослях криптомерий, разбросанные вдоль берега людские жилища окружены густо зеленеющим бамбуком. Повсюду растянуты ткани для отбеливания, справа качается на волнах паром. Местные жители во множестве снуют по дорогам, рыбачьи хижины теснятся крыша к крыше, рыбаки тянут сети, забрасывают удилища, – все это словно нарочно производится для того, чтобы развлечь взоры обитателей дома. Бывает, забываешь даже о бесконечности летнего дня, когда же наконец заходит солнце, и свет его уступает место сиянию луны, а на речных волнах – совсем близко от дома – начинают мерцать огоньки рыбаков и прямо под балюстрадой появляются ловцы с бакланами – как не насладиться столь редкостным зрелищем. Кажется, в одном дуновении прохладного ветерка заключена прелесть всех восьми достопримечательностей рек Сяо и Сян и десяти пейзажей озера Сиху. Так что, если бы мне пришлось давать этому дому имя, я предпочел бы назвать его Терем Десяти и Восьми – Дзюхатиро.

В этих местах,
Все, чего ни коснется взгляд, –
Чисто-прохладно.

<1688> 
 
Вы читали прозу и поэзию японского классика Мацуо Басё в переводе на русский язык.