Мацуо Басё (проза, поэзия)

Путевые дневники

В ОТКРЫТОМ ПОЛЕ

“Отправляясь за тысячу ри, не запасайся едой, а входи в Деревню, Которой Нет Нигде, в Пустыню Беспредельного Простора под луной третьей ночной стражи” – так, кажется, говаривали в старину, и, на посох сих слов опираясь, осенью на восьмую луну в год Мыши эры Дзеке я покинул свою ветхую лачугу у реки и пустился в путь: пронизывающе-холодный ветер свистел в ушах.

Пусть горсткой костей
Лягу в открытом поле…
Пронзает холодом ветер…

Десять раз осень
Здесь встречал. И скорее уж Эдо
родиной назову…

Когда проходили через заставу, полил дождь, и окрестные горы спрятались в тучах.

Туманы, дожди…
Не видеть вершину Фудзи
Тоже занятно.

Человек, которого звали Тири, стал мне опорой во время этого пути, и в непрестанных попечениях не знало устали его сердце. К тому же взаимное дружелюбие наше столь велико, что, ни в чем разногласий не имея, доверяем друг другу во всем – да, таков этот человек.

Хижину в Фукагава,
Покидаем, оставив банан
На попечение Фудзи.

Тири

Шагая по берегу реки Фудзи, мы вдруг увидели брошенного ребенка лет так около трех, который жалобно плакал. Очевидно, кто-то, добравшись до этой стремнины, понял, что не сумеет противостоять натиску волн этого бренного мира, и бросил его здесь дожидаться, пока жизнь не растает ничтожной росинкой. “Что станется с этим кустиком хаги, дрожащим на осеннем ветру, – сегодня ли опадут его листья, завтра ли увянут?” – размышляя об этом, я бросил ему немного еды из рукава.

Крик обезьян
Вас печалил, а как вам дитя
На осеннем ветру?

Что случилось – навлек ли ты на себя ненависть отца, разлюбила ли тебя мать? Но нет, не может отец ненавидеть, а мать разлюбить свое дитя. Видно, просто такова воля Небес, плачь же о своей несчастливой судьбе.

В день, когда мы переправлялись через реку Ои, с утра до вечера не переставая лил дождь.

Осенний дождь…
В Эдо нынче прикинут на пальмах:
“Подходят к реке Ои”.

Тири

Случайно увиденное:

Цветок мокугэ
У дороги лошадь сжевала
Мимоходом.

На небе смутно светился еле видный серп двадцатидневной луны, нижние отроги гор были объяты мраком, мы продвигались все дальше и дальше, “свесив с седел хлысты”, вот остались позади несколько ри, а петуха все не слышно. Как и Ду Му, в ранний час пустившийся в путь, “до конца не успели проснуться”, и только когда добрались до Саенонакаяма, утренняя сонливость внезапно оставила нас.

Досыпали в седле
А очнулись – далекий месяц,
Дымки над домами…

Воспользовавшись тем, что Мацубая Фубаку был в Исэ, решили навестить его и дней на десять дать отдых ногам.

Когда день преклонился к вечеру, отправились к Внешнему святилищу: у первых врат-тории уже сгустилась мгла, кое-где горели фонари, на прекраснейшей из вершин ветер шумел в кронах сосен, проникая глубоко в душу, и, охваченный волнением, я сказал:

Безлунная ночь.
Вековых криптомерий трепет
В объятьях у бури.

Не препоясаны чресла мечом, на шее висит сума, в руках – восемнадцатичастные четки. Похожу на монаха, но загрязнен пылью мирской, похожу на простолюдина, но волос на голове не имею. Пусть я не монах, но все, кто не носит узла из волос на макушке, причисляются к племени скитальцев, и не дозволено им являться перед богами.

Внизу, по долине Сайгё, бежит поток. Глядя на женщин, моющих в нем бататы, сказал:

Женщина моет бататы…
Будь я Сайгё, я бы тогда
Песню сложил для нее…

В тот же день на обратном пути я зашел в чайную лавку, где женщина по имени Те, обратившись ко мне, попросила: “Сложи хокку, моему имени посвятив”, и тут же достала кусок белого шелка, на котором я написал:

Орхидеей
Бабочка крылышки
Надушила.

Посетив уединенное жилище отшельника:

Плющ у стрехи.
Три-четыре бамбука. Порывы
Горного ветра.

В самом начале Долгой луны добрались до моих родных мест: забудь-трава вокруг северного флигеля поблекла от инея, не осталось никаких следов. Все изменилось здесь за эти годы, братья и сестры поседели, глубокие морщины залегли у них меж бровей. “Хорошо хоть дожили…” – только и повторяли, других слов не находя, потом брат развязал памятный узелок-амулет и протянул мне со словами: “Взгляни на эту седую прядь. Это волосы матушки. Ты, словно Урасима с драгоценной шкатулкой, брови у тебя стали совсем седыми”. Я долго плакал, а потом сказал:

В руки возьмешь –
От слез горячих растает
Осенний иней.

Перейдя в провинцию Ямато, мы добрались до местечка в уезде Кацугэ, которое носит имя Такэноути. Здесь родина нашего Тири, поэтому мы на несколько дней задержались, дав отдых ногам.

За бамбуковой чащей – дом:

Хлопковый лук
Лютней ласкает слух
В бамбуковой чаще.

Пришли поклониться храмам Таима на горе Футагамияма и там, увидев росшую в храмовом саду сосну, я подумал – истинно, вот уже тысячу лет стоит она здесь. Крона ее так широка, что и впрямь тысячи быков могли бы укрыться в ее тени. Пусть и считается, что деревья лишены чувств, но что за счастливая и внушающая благоговение судьба у этой сосны: оказаться связанной с Буддой и избежать топора.

Монахи, вьюнки
Рождаются, умирают…
Сосна у храма.

На этот раз один – все дальше и дальше – брел по тропам Есино: вот уж и вправду горная глушь – многослойные белые тучи громоздятся над вершинами, дождевой туман прикрывает ущелья, там и сям разбросаны по склонам, словно игрушечные, хижины дровосеков, на западе рубят деревья, а стук топоров раздается на востоке, удары храмовых колоколов рождают отклик в самой глубине души. Издавна люди, забредавшие в эту горную глушь и забывавшие о суетном мире, убегали в стихи, находили убежище в песнях. В самом деле, разве не такова и гора Лушань?

Остановившись на ночлег в монастырской келье:

Стук валька
Дай же и мне послушать,
Жена монаха.

Навестив травяную хижину преподобного Сайгё, прошел к дальнему храму, откуда, повернув налево, примерно на два те углубился в горы: по сторонам чуть заметные тропки, протоптанные людьми, приходящими за хворостом, между ними отвесные ущелья – вид, воистину возвышающий душу. “Капающий родник”, похоже, совсем не изменился, и сейчас падает вниз – кап да кап…

Росинки – кап да кап –
Как хотелось бы ими омыть
Наш суетный мир…

Окажись в стране Фусан Бо И, он бы непременно прополоскал этой водою свои уста. Узнай об этом роднике Сюй Ю, он именно здесь промыл бы свои уши. Пока я поднимался вверх по горным тропам, пока спускался вниз, осеннее солнце стало клониться к вершинам, а поскольку многие прославленные места еще не были мною осмотрены, я ускорил шаг и прежде всего направился к могиле государя Годайго.

Сколько же лет
Этой могиле? О чем ты грустишь,
Поблекшая грусть-трава?

Покинув провинцию Ямато и пройдя через Ямасиро, я вышел на дороги земли Оми, достиг Мино, затем, миновав Имасу и Яманака, оказался у древней могилы Токива. Моритакэ из Исэ сказал когда-то: “На господина Еситомо осенний ветер похож”. Интересно, в чем он увидел сходство? Я же скажу:

Еситомо…
Повеял его тоскою
Осенний ветер…

Фува:

Осенний ветер.
Кустарник да огороды.
Застава Фува.

В Оогаки остановился на ночлег в доме Бокуина.43 Когда-то, выходя из Мусаси, я думал о том, что, может быть, кости мои останутся лежать в открытом поле, вспомнив об этом теперь, я сказал:

Так и не умер.
Последний ночлег в пути.
Поздняя осень.

В храме Хонтодзи в Кувана:

Зимний пион.
Кричат кулики, или это
Кукушка в снегу?

Поднялся со своего “изголовья из трав”, и, не дожидаясь, когда окончательно рассветет, вышел на берег моря…

На рассвете
Белых рыбок белые черточки
Длиною в вершок.

Пошел поклониться святилищу Ацута. Вокруг – развалины, ограда упала и исчезла в густой траве. В одном месте натянута рисовая веревка, отмечающая местоположение малой кумирни, рядом стоят камни, названные именами разных богов. Полынь и грусть-трава повсюду растут привольно, но именно это запустение пленяет душу больше, чем чинное благополучие иных святилищ.

Грусть-трава,
Даже она засохла. Лепешку купив,
Заночую в пути.

Сложил, выйдя на дорогу, ведущую в Нагая:

Безумные строфы
На устах, ветер треплет мне платье.
Второй Тикусай.

Ложе из трав.
Под дождем и собаке тоскливо –
Лает в ночи…

Пошел посмотреть на снег:

Эй, торговец,
Шляпу не купишь? Так хороша
Эта шляпа в снегу.

Увидев путника:

Даже от лошади
Оторвать невозможно взгляда.
Снежное утро.

Встретив сумерки на морском берегу:

Вечерняя мгла
Над морем. Крики уток вдали
Туманно белеют.

В одном месте развязываю шнурки на сандалиях, в другом – бросаю свой посох, так странником бесприютным встречаю конец года.

Год на исходе,
А я не снимаю дорожной шляпы
И старых сандалий…

Да, и такие слова произносил, когда в своей горной хижине переваливал через вершину года.

Чей это зять,
На быка гостинцы навьючив,
В год въезжает Быка?

На дороге, ведущей в Нара:

Вот и весна!
Безызвестные горы, и те
В утренней дымке.

Уединившись в Нигацудо:

Водовзятие,
Башмаки монахов стучат
По ледяным ступеням.

Добравшись до столицы, наведался в горную хижину Мицуи Сефу49 в Нарутаки.

Сливовая роща:

Белеют сливы.
А журавли? – Их, наверное,
Успели украсть вчера.

Высокий дуб.
Похоже, ему до цветов
И дела нет.

Встретившись с преподобным Нинко в храме Сайгандзи, в Фусими:

Капли светлой росы
Уроните на платье мне,
Персики Фусими.

Идя по тропе в Оцу, проходя через горы:

В горы забрел –
Почему-то сердцу так милы
Эти фиалки.

Глядя сверху на озерную гладь:

Сосну в Карасаки
Предпочла вишням цветущим
Весенняя дымка.

Днем, решив немного отдохнуть, присел в харчевне:

Азалии в вазе.
Рядом режет хозяйка
Сухую треску.

Сложил в пути:

На огороде –
Будто тоже взглянуть на вишни –
Собрались воробьи.

В Минагути встретился со старым приятелем, с которым не виделся двадцать лет:

Оба сумели
Дожить до этого дня.
И вишни в цвету.

Один монах из Хиругакодзима, что в провинции Идзу – он тоже уже с прошлой осени бродит по разным местам – услышав мое имя, напросился в попутчики и следовал за мной до самого Овари.

Пусть зерна пшеницы
Станут нам пищей. Одно на двоих
Изголовье из трав.

Этот монах сообщил мне, что Дайтэн, настоятель храма Энгакудзи, в начале первой луны нынешнего года изволил отправиться в мир иной. Ах, ведь и в самом деле, наша жизнь лишь непрочный сон – вдруг остро ощутив это, я с дороги послал Кикаку53:

Тоскуя о сливе,
Гляжу на цветы унохана –
И слезы из глаз.

Отправил Тококу:

Бабочка
Крылья с себя готова сорвать –
Белому маку на память.

Дважды побывал у Тое,56 а поскольку он как раз собирался в Адзума, сказал:

Как неохотно
Выползает пчела из душистой
Сердцевины пиона!

Заехав по пути в горную хижину в стране Каи:

Пусть и лошадка
Вволю полакомится пшеницей.
Ночлег в пути.

На четвертый месяц я возвращаюсь в свое жилище и постепенно избавляюсь от дорожной усталости.

Летнее платье.
До сих пор не могу из него
Выбрать вшей.

Сначала далее следовали строфы, которыми мы обменялись, и послесловие Содо. Потом я их убрал. 
 
Вы читали прозу и поэзию японского классика Мацуо Басё в переводе на русский язык.