Мацуо Басё (проза, поэзия)

Путевые дневники

ЗАПИСКИ ИЗ ДОРОЖНОГО СУНДУЧКА

Внутри сотни костей и девяти отверстий находится нечто, и это нечто имеет временное прозвание – Кисея На Ветру – Фурабо. Возможно, так он назвал себя потому, что кисея и в самом деле легко рвется на ветру. Он давно питал слабость к “безумным строфам”. И в конце концов решил посвятить им всю свою жизнь. Иногда, утомившись, он подумывал, уж не бросить ли ему это занятие, иногда тешил свою гордость мыслью, что со временем сможет превзойти прочих – такие противоположные чувства раздирали его душу, и из-за этой своей слабости так и не удалось ему обрести покоя. Одно время искал он продвижения по службе, но из-за этой слабости принужден был отступиться, одно время стремился к наукам, надеясь рассеять мрак своей глупости, но из-за этой слабости терпел неудачи, и в конце концов у него, бесталанного и неумелого, остался только один путь в жизни.

Японские песни Сайгё, нанизанные строфы Соги, картины Сэссю, чайное действо Рикю проникнуты одним общим духом. К тому же всякое изящное искусство подчиняется естеству и дружит с четырьмя временами года. Коль скоро ты видишь, то не можешь не видеть цветы, коль скоро ты думаешь, – не можешь не думать о луне. Когда то, что ты видишь, не является цветами, ты все равно что грубый варвар. Когда нет цветов в твоих мыслях, ты подобен дикому зверю. Уйди от варварского, отвратись от дикости, подчинись естеству, вернись к естеству.

В начале Богопокинутого месяца, когда погода была весьма переменчивой, я вдруг ощутил себя ничтожным листком, увлекаемым неведомо куда порывом ветра…

Странник –
Так называть меня будут отныне.
Первый дождик зимы.

И снова под сенью камелий
Буду искать я приют.

Вторую строфу сочинил некий Тетаро из Иваки,66 он оказался вместе с нами в хижине Кикаку и любезно вызвался проводить меня “до заставы”.

Нынче зима.
Вернешься же к нам с дарами
Из Есино.

Эти стихи, поднесенные мне благородным Росэном, стали первым подарком, полученным в знак прощания: все старинные друзья мои, и близкие и далекие, все ученики поспешили проведать меня и выказать мне свое расположение – одни принесли стихи, песни и прочие сочинения, другие – узелки с монетами на “обувку”. Мне можно было не утруждать себя, запасаясь едой на три месяца. Легкое бумажное платье и теплое ватное, монашеский клобук, чулки – всем снабдили меня заботливо, так что ни иней, ни снег, никакие тяготы пути не были мне страшны. Некоторые устраивали катанье на лодках, задавали пиры в своих загородных домах, другие приходили с вином и закусками в мою травяную хижину, желая мне счастливого пути и сожалея о разлуке – словом, проводы получились излишне торжественными, создавалось впечатление, что собирают в путь чрезвычайно важную персону.

Так вот, если говорить о путевых дневниках, то господин Ки, монах Темэй и монахиня Абуцу истощили красоту слога и исчерпали чувства, после них все были на одно лицо: довольствуясь последками предшественников, они не добавили к написанному ими ничего нового. А уж тем более это не по силам человеку столь неглубоких знаний и заурядных способностей. “Сегодня с утра шел дождь, с полудня прояснилось”, “здесь растет сосна, там – протекает такая-то река” – конечно же, так может написать всякий, но ежели ты лишен неповторимости Хуана и новизны Су, то уж лучше молчи. И все же увиденные по дороге красивые пейзажи невольно запечатлеваются в сердце, иногда же так хочется поведать кому-нибудь о тяготах и лишениях, выпадающих на долю путнику, обретающему ночлег в горной гостинице или на деревенском постоялом дворе! Видя в этом один из способов уподобиться облакам и подчинить себя воле ветра, начинаешь записывать все, что остается в твоей памяти, собираешь воедино случившееся позже и происшедшее раньше, полагая при этом, что люди, принимая твои записи за невнятное бормотание пьяного или бред спящего, отнесутся к ним не всерьез, а “как придется”.

Остановившись в Наруми:

“Взгляни, как темно
На Звездном мысу!” – не о том ли
Кричат кулики?

Мне рассказали о том, что однажды в этой гостинице изволил остановиться князь Асукаи Масааки, именно тогда он сложил песню:

Лучезарная
Столица так далека
От залива Наруми.
Морские просторы пред взором,
И им не видно конца, –

которую, собственноручно переписав, вручил хозяину.

До столицы
Еще полпути, а по небу плывут
Снежные тучи.

Решив навестить Тококу, который отшельником живет в местечке под названием Хоби в провинции Микава, я написал о том Эцудзину, затем покинул Наруми и, воротившись примерно на двадцать пять ри, заночевал в Есида.

Пусть холодна
Эта ночь, если рядом спит друг,
Тепло на душе.

Проселочные дороги Амацу, узкие тропки, бегущие сквозь поля – там было особенно холодно из-за ветра, дующего прямо с моря.

Зимний день.
Тень одинокого путника
Леденеет в седле.

От деревни Хоби до мыса Ирагосаки, кажется, всего одно ри пути. Сам мыс является продолжением провинции Микава, от Исэ его отделяет море, но по какой-то неведомой причине в “Манъесю” он был включен в число достопримечательностей Исэ. На песчаной косе этого мыса собирают раковины “гоиси”. Кажется, люди их называют еще “белые ираго”. На горе Хонэяма ловят соколов. Это крайняя точка на берегу Южного моря, куда они прежде всего опускаются, прилетая из заморских стран. Вспомнив о том, что соколы из Ираго тоже воспеты древними поэтами, я почувствовал себя еще более растроганным:

Сокола в небе
Углядел – и так радостно стало!
Мыс Ираго.

Увидев, что в Ацута обновляют святилище:

Чистотою сверкает
Зеркало после шлифовки.
Снежинок цветы.

Некоторое время мы провели, отдыхая, в краю Хоса, где пользовались гостеприимством то одного, то другого местного жителя.

А ведь кто-то сейчас
По склонам бредет Хаконэ…
Утренний снег.

На поэтическом собрании в доме одного человека:

Складки расправив,
Степенно шагает взглянуть на снег
Бумажное платье.

Скорее вперед,
Будем глядеть на снег, пока
Держат нас ноги.

На поэтическом собрании, устроенном одним человеком:

Ароматом влекомые,
Долго искали, и вот у сарая –
Слива в цвету…

В те дни нас иногда навещали любители поэзии из Мино, Оогаки и Гифу, и вместе нанизывали мы строфы – то полные циклы “касэн”, то половинные – в один лист.

На десятый день месяца Бегающих наставников мы покинули Нагоя и направились в мои родные края.

Случайный ночлег.
Вспомнил вдруг – сегодня дома
“Очищают от сажи”.

В селении Хинага, куда, как было сказано: “Из Кувана, изголодавшись, пришел”, нанял лошадь и дальше поехал верхом, когда же поднимался на холм “Опираясь на посох” – Цуэцу- кидзака, то, поправляя седло, упал на землю:

Шел бы пешком,
У горы “Опираясь на посох”
Не упал бы с коня.

Я был так огорчен, что, сочиняя эти строки, совершенно позабыл о сезонном слове.

Родная деревня.
Над своей пуповиной плачу.
Сумерки года.

В последний день года, сожалея о расставании, до глубокой ночи пил сакэ, и в первый день года никак не мог пробудиться:

Уж завтра-то
Не буду таким растяпой.
Весна в сияньи цветов.

Начало весны:

Новой весне
Минуло девять дней.
О поля, о горы!

Сухая трава.
Но уже поднимается марево –
На вершок или два.

В провинции Ига, в местечке Аваносе, есть древняя могила преподобного Сюндзе. В былые дни стоял здесь монастырь, который назывался, кажется, Гоходзансиндайбуцу-дзи, но лишь имя на века сберегло память о нем, от главного храма осталось одно подстенье, кельи тоже исчезли, уступив место полям да огородам, священные изображения, возвышавшиеся когда-то над землей на один дзе и шесть сяку, погребены под зеленым мхом, и лишь головы доступны почтительным взглядам паломников, одна только фигура преподобного Сюндзе пребывает в полной сохранности, являя собой неоспоримое свидетельство величия тех давних дней, и, глядя на нее, я чувствовал, как на глаза мои навертываются слезы. Каменные лотосы и львы грудами лежали в зарослях полыни и хмеля, казалось, взгляд улавливает и засохшие стволы деревьев сара.

На две сажени с лишним –
Высоко поднимается марево
Над камнями.

О том да о сем
Вспоминаешь невольно, глядя
На цветущие вишни.

В местечке Ямада провинции Исэ:

“Какие цветы
Цветут?” – названья не знаю,
Но аромат…

Обнажаться
Рано еще, продувает насквозь
Ветер второй луны.

У храма Бодайдзан:

О печалях былых
Обители этой, поведайте мне,
Сборщики бататов.

Рюсеся

Прежде спрошу,
Как в здешних местах называют
Этот зеленый тростник?

Встречаю Сэцудо из дома Инспектора Адзиро:

На сливе
Новая ветка привита.
Чудно цветет.

Собрание в травяной хижине:

Рядом – поле бататов,
А ворота увиты хмелем
В нежной листве.

В саду у святилища нет ни одной сливы. Подумав, что должно быть тому какое-то объяснение, справился у управляющего, но он сказал мне, что никаких особых причин нет, просто слив здесь не было изначально, за исключением одной, которая растет позади жилища юных жриц.

Юные жрицы,
На ваше деревце сливы
Гляжу с умиленьем.

Пределы богов.
И вдруг – нежданно-негаданно –
Успение Будды.

Была уже вторая половина месяца Яёи, когда мое беспокойное и изменчивое, словно цветы, сердце повлекло меня к новым вехам, а мысли устремились к цветам Есино. Человек, готовый разделить со мной радости и печали страннической жизни, – я сговорился с ним еще в Ирагосаки, – встретил меня в Исэ, а поскольку он собирался стать для меня чем-то вроде мальчика на побегушках, подпорой в пути, то и имя себе выбрал соответственное – Мангикумару. Звучало оно и в самом деле по-отрочески, в чем была особая прелесть. И вот, перед тем как выйти за ворота, написал я в шутку на шляпе своей: “Два путника, вместе вершащие путь и не задерживающиеся в движении своем между небесами и землей”.

В Есино я тебе
Покажу цветущие вишни,
Дорожная шляпа.

В Есино ты увидишь
К тому же еще и меня,
Дорожная шляпа.

Мангикумару

Дорожная утварь, ежели ее много, становится помехой в пути, поэтому мы отказались почти от всего, но так или иначе пришлось взять с собой постельные принадлежности, по одному бумажному платью, что-то вроде плащей, тушечницу, кисти, бумагу, кое-какие лекарства, коробки с едой – все это мы связали в узлы и взвалили на плечи, получилась ноша весьма обременительная для человека со слабыми ногами, казалось, будто она тянет меня назад, в результате продвижение наше было еле заметным, зато дорожных мытарств изведали мы в избытке.

Добредешь еле-еле
До гостиницы, а у ворот –
Глициния в цвету.

В Хацусэ:

Весенняя ночь.
В углу храма фигурка молящейся
Так прелестна!

В высоких гэта
Монах промелькнул в толпе.
Дождь и цветы.

Мангику

На горе Кадзураки:

Вот бы увидеть
Лик божества на рассвете
В сиянье цветов.

Мива. Вершина Тономинэ. Перевал Пуповина. Путь от Тономинэ к Драконьим вратам – Рюмон.

Над жаворонками
Отдыхаю в бескрайнем небе
На перевале.

Драконьи врата – Рюмон:

От Драконьих ворот
Цветы привезу в подарок
Выпивохам-друзьям.

Любителям выпить,
Только им расскажу об этом
Водопаде в цветах.

Западная река – Нидзикко:

Шорохи-шелест…
То ли падают горные керрии,
То ли шумит водопад…

Стрекозиный водопад – Сэйрэй-га таки.

Водопад Фуру находится в горах на расстоянии те от святилища Фуру-но мия.

Водопад Нунобики. В верховьях реки Икута, в стране Цу.

Водопад Мино. По дороге через горы к храму Катиодзи.

Вишни:

Охота за вишнями.
Не похвально ли? – в день прохожу
По пять ри, а то и по шесть.

“Цветы да цветы
Целый день”, – приуныл кипарис,
Но, может быть, завтра…

Веером
Взмахнув, зачерпну вина
Под опадающей вишней.

Родник во мху:

Весенний дождь,
Сквозь ветки деревьев проникнув,
Звенит родником. 
 
Вы читали прозу и поэзию японского классика Мацуо Басё в переводе на русский язык.