Ду Фу: стихи

Ду Фу (712–770) — великий поэт, близкий друг Ли Бо и Гао Ши.
С именем Ду Фу связана обличительная линия в китайской поэзии. Искренне и глубоко поэт сострадал тяжелой крестьянской доле — его стихи проникнуты высокой гражданственностью, стремлением к самопожертвованию. Ду Фу оказал огромное влияние на китайскую поэзию. Переводы печатаются по изданию: Ду Фу. Стихотворения

Поэт Ду Фу

Песнь о боевых колесницах

Боевые       гремят колесницы,

Кони ржут       и ступают несмело.

Людям трудно       за ними тащиться

И нести       свои луки и стрелы.

Плачут матери,       жены и дети —

Им с родными       расстаться не просто.

Пыль такая       на белом на свете —

Что не видно       сяньянского моста.

И солдат       теребят за одежду,—

Все дрожат       перед близостью битвы,—

Здесь Мольба       потеряла Надежду.

Вознося в поднебесье       молитвы.

И прохожий       у края дороги

Только спросит:       «Куда вы идете?»

Отвечают:       «На долгие сроки,

Нет конца       нашей страшной работе.

Вот юнец был:       семье своей дорог,

Сторожил он       на Севере реку,

А теперь,       хоть ему уж за сорок,

Надо вновь       воевать человеку.

Не повязан       повязкой мужскою,—

Не успел и обряд       совершиться,—

А вернулся       с седой головою,

И опять его       гонят к границе.

Стон стоит       на просторах Китая —

А зачем       императору надо[739]

Жить, границы страны       расширяя:

Мы и так       не страна, а громада.

Неужели       владыка не знает,

Что в обители       ханьской державы

Не спасительный рис       вырастает —

Вырастают       лишь сорные травы.

Разве женщины могут       и дети

Взять       хозяйство крестьянское в руки?

Просто сил им       не хватит на свете,

Хватит только       страданья и муки.

Мы стоим, как солдаты,       на страже

И в песках,       и на горных вершинах…

Чем отличны       баталии наши

От презренных       боев петушиных?

Вот, почтенный,       как речью прямою

Говорим мы       от горькой досады…

Даже этой       свирепой зимою

Отдохнуть       не сумели солдаты.

Наши семьи       сломила кручина —

Платят подати,       платят налоги;

И уже       не желаешь ты сына,

Чтоб родился       для слез и тревоги.

Дочь родится,       годна для работы,—

Может, жизнь ее       ты и устроишь.

Ну, а сын подрастет —       уж его-то

Молодого       в могилу зароешь.

Побродил бы ты,       как на погосте,

Вдоль нагих берегов       Кукунора:

Там белеют       солдатские кости —

Уберут их оттуда       не скоро.

Плачут души       погибших недавно,

Плачут души       погибших когда-то.

И в ночи       боевой и бесславной

Их отчетливо       слышат солдаты».

Пишу над жилищем-скитом господина Чжана

В весенних горах мне спутника нет, один я тебя ищу.

Там дерево рубят: стук-стук да стук-стук, а горы еще безлюдней.

Ложе потока все еще в стуже, иду по снегу и льду.

От каменных входов наклонное солнце доходит до леса и взгорья.

Здесь жадничать нечего: ночью познаешь дух золота и серебра;

далеко от зла: здесь утром смотри лишь, как бродят олени и лани.

Подъем вдохновенья, — и в мрачной дали там сомненья: служить или нет;

сижу пред тобою, и кажется мне, что я плаваю в лодке пустой.

Усеченные строфы

Река бирюзова, и птица стала белее;

гора зеленеет, цветам захотелось гореть.

Я нынче весну смотрю, а она ведь проходит!

В какой же мне день настанет пора домой?

Картина, изображающая сокола

С белого шелка       вздымаются ветер и холод —

Так этот сокол       искусной рукой нарисован,

Смотрит насупившись,       словно дикарь невеселый,

Плечи приподнял —       за птицей рвануться готов он.

Кажется, крикнешь,       чтоб он полетел за добычей,

И отзовется       тотчас же душа боевая.

Скоро ль он бросится       в битву на полчище птичье,

Кровью и перьями       ровную степь покрывая?

Стихи в пятьсот слов о том, что у меня было на душе, когда я из столицы направился в Фэнсян

В Дулине       человек в пеньковом платье,

Хоть постарел, —       а недалек умом:

Как мог такую глупость       совершать я,

Чтоб с Цзи и Се       равнять себя тайком?

А просто       во дворце я непригоден,

И надо мне       безропотно уйти.

Умру — поймут,       что о простом народе

Всегда я думал,       до конца пути.

И сердца жар,       бредя тропой земною,

Я отдавал народу       всей душой.

Пусть господа       смеются надо мною,

Но в громких песнях       слышен голос мой.

Не то чтоб не хотел       уйти от шума

И жить, не зная       горя и тревог,—

Но с государем,       что подобен Шуню,

Расстаться добровольно       я не мог.

Не смею утверждать,       что ныне нету

Людей, способных       управлять страной,

Но как подсолнечник       стремится к свету,

Так я стремился       верным быть слугой.

Я думаю       о стае муравьиной,

Что прячется       в тиши спокойных нор.

А я хотел,       как истинный мужчина,

На океанский       вырваться простор.

Для этого       и жить на свете стоит,

А не искать вниманья       у вельмож.

Пусть пыль забвения       меня покроет,

Но на льстецов       не буду я похож.

Сюй-ю и Чао-фу       не так страдали,

Стыжусь,       а измениться не могу.

Вином пытаюсь       разогнать почали

И песнями —       гнетущую тоску.

Теперь зима, и       листья облетели,

От ветра       треснут, кажется, холмы.

Ночные небеса       грозят метелью,

И я бреду       среди угрюмой тьмы.

Окоченели пальцы —       силы нету,

А пояс развязался,       как на грех.

Но до Лишани[745]       доберусь к рассвету,

Где государь       пирует без помех.

Колышутся знамена,       как в столице,

В дозоре гвардия —       на склонах гор.

Над Яочи     горячий пар клубится,

И блеск оружья       ослепляет взор.

Здесь государь       проводит дни с гостями,

Я слышу —       музыка звучит опять.

Те, кто в халатах       с длинными кистями,

Купаться могут здесь       и пировать.

Но шелк, сияющий       в дворцовом зале,—

Плод женского       бессонного труда.

Потом мужчин       кнутами избивали —

И подати       доставили сюда.

И если       государь наш горделивый,

Тот дивный шелк       сановникам даря,

Хотел, чтоб власти       были справедливы,—

То не бросал ли он       подарки зря?

Да, здесь чиновников       полно повсюду,

А патриотам —       не открыть сердца.

К тому ж я слышал:       золотые блюда

Увезены       из алого дворца.

И три небесных феи      в тронном зале,

Окутав плечи       нежной кисеей,

Под звуки флейт,       исполненных печали,

С гостями веселятся       день-деньской.

И супом       из верблюжьего копыта

Здесь потчуют       сановных стариков,

Вина и мяса       слышен запах сытый,

А на дороге —       кости мертвецов.

От роскоши       до горя и бесправья —

Лишь шаг.       И нет упрека тяжелей.

Я колесницу       к северу направил,

Чтобы добраться       к рекам Цин и Вэй.

Тяжелый лед       на реках громоздится

Везде,       куда ни взглянешь на пути.

Уж не с горы ль Кунтун       он вдаль стремится,

Как бы грозя       Небесный Столб снести?

Плавучий мост     еще не сломан, к счастью,

Лишь балки       неуверенно скрипят,

И путники       сквозь ветер и ненастье

Скорее перейти его       спешат.

Моей семьи       давно уж нет со мною,

И снег и ветер       разделили нас.

Я должен снова       встретиться с семьею,

И вот ее       увижу я сейчас.

Вхожу во двор —       там стоны и рыданья:

От голода       погиб сынишка мой.

И мне ль, отцу,       скрывать свое страданье,

Когда соседи       плачут за стеной?

И мне ль, отцу,       не зарыдать от боли,

Что голод       сына моего убил,

Когда все злаки       созревали в поле,

А этот дом       пустым и нищим был?

Всю жизнь       я был свободен от налогов,[755]

Меня не слали       в воинский поход.

И если так горька       моя дорога,

То как же бедствовал       простой народ?

Когда о нем       помыслю поневоле

И о солдатах,       павших на войне,—

Предела нет       моей жестокой боли,

Ее вовеки       не измерить мне!

Лунная ночь

Сегодняшней ночью       в Фучжоу сияет луна.

Там, в спальне далекой,       любуется ею жена.

По маленьким детям       меня охватила тоска —

Они о Чанъани       и думать не могут пока.

Легка, словно облако,       ночью прическа жены,

И руки, как яшма,       застыли в сиянье луны.

Когда же к окну       подойдем мы в полуночный час

И в лунном сиянии       высохнут слезы у нас?

Посвящаю Вэй Ба, живущему на покое

В жизни нашей       редки были встречи,

Мы как Шан и Шэнь       в кругу созвездий.

Но сегодняшний       прекрасен вечер —

При свече сидим       с тобою вместе.

Молодость ушла       бродить по свету,

Головы у нас       седыми стали.

Спросишь о друзьях —       иных уж нету,

И душа       сгорает от печали.

Нужно было       два десятилетья,

Чтоб я вновь вошел       в твои покои.

У тебя, гляжу,       жена и дети,

И детей —       не двое и не трое.

С уважением       меня встречая,

О дороге       спрашивают длинной.

Но, вопросы эти       прерывая,

За вином       ты посылаешь сына.

И велишь       пырей нарезать свежий,

Рис варить,       с пшеном его мешая,

И за то,       чтоб быть в разлуке реже,

Пьем,       за чаркой чарку осушая.

Десять чарок выпил —       не хмелею,

Но я тронут       дружбой неизменной…

Завтра ж нас разделят,       к сожаленью,

Горных кряжей       каменные стены. 
 
Вы читали стихи поэта . Китайская поэзия в переводах, из коллекции текстов khokku.ru