Тао Юань-мин

Укоряю сыновей

Уже сединою       виски у меня покрылись

И мышцы и кожа       свою утратили свежесть.

Хотя в моем доме       и пять сыновей взрастает,

Но им не присуща       любовь к бумаге и кисти.

Шу — старшему сыну       исполнилось дважды восемь,

По лености вряд ли       соперник ему найдется.

В пятнадцать Сюаня       Конфуций «стремился к книге»,

Сюань же, напротив,       не терпит искусства слова.

Дуаню и Юну —       они близнецы — тринадцать,

Недолго обоим       шестерку спутать с семеркой.

А младший мой, Тун-цзы,       которому скоро девять,

Тот только и знает,       что груши рвать да каштаны.

Коль Небо судьбою       меня одарило этой,

Осталось прибегнуть       к тому, что содержит чарка.

Вторю стихам Чжубу Го

* * *
Густо-густо разросся       лес пред самою дверью дома.

Когда лето в разгаре,       сберегает он чистый сумрак.

Южный радостный ветер       в это время как раз приходит,

И бесчинствует всюду,       и распахивает мой ворот.

Я нигде не бываю, —       выйду так, полежать без дела,

Или сяду спокойно       и за цинь возьмусь, и за книгу.

Овощей в огороде       у меня изобилье всяких,

Да и старого хлеба       остаются еще запасы.

О себе все заботы       ограничены ведь пределом,

Мне же больше, чем надо,       никогда не хотелось в жизни.

Винный рис я очищу       и вино на славу готовлю,

А поспеет, и сразу       сам себе его наливаю.

Сын мой, маленький мальчик,       здесь же, рядом со мной, играет.

Он мне что-то лепечет,       а сказать еще не умеет.

И во всем этом вместе       есть, по правде, такая радость,

Что уже я невольно       о роскошной забыл булавке…

И в далекие дали       провожая белые тучи,

Я в раздумьях о древнем;       о, раздумья мои глубоки!

* * *

Теплотою и влагой       три весенние срока славны,

И чиста и прохладна       та, что белой зовется, осень.

Когда росы застынут       и кочующих туч не станет,

Когда небо высоко       и бодрящий воздух прозрачен,

Как причудливо-странны       воздымаются ввысь вершины,

Стоит только вглядеться, —       удивительно, неповторимо!

Хризантемой душистой       просветляется темень леса.

Хвоей сосен зеленой,       словно шапкой, накрыты горы.

Размышляю об этом       целомудренном и прекрасном,

Чья открытая доблесть       и под инеем нерушима,

И за винною чарой       об отшельнике древнем думы:

Будет тысячелетье,       как твоих мы держимся правил.

Но пока в моей жизни       неразвернутые стремленья…

Чувства, чувства такие       в «добрый месяц» меня тревожат.

В ответ на стихи Чайсанского Лю

И бедно живу,       и мало с миром общаюсь.

Не помню порой,       сменилось ли время года.

Пустынный мой двор       покрыт опавшей листвою.

Я, с грустью взглянув,       узнал, что осень настала.

Подсолнечник вновь       расцвел у северных окон.

Колосья уже       созрели на южном поле.

Мне как же теперь       не радоваться на это:

Уверен ли я,       что будущий год наступит?

Жену я зову,       детей мы берем с собою

И в добрый к нам день       гулять далеко уходим.

Отвечаю цаньцзюню Пану

 За дверью из грубо       сколоченных досок

И цинь у меня,       и для чтения книги.

Стихи я пою,       я играю на цине,

Что главною стало       моею утехой.

А разве лишен       я других наслаждений?

Еще моя радость       и в уединенье:

Я утром с зарей       огород поливаю,[526]

А к ночи ложусь       под соломенной кровлей.

 Что мнится иному       сокровищем дивным,

Порою для нас       вовсе не драгоценность.

И если мы с кем-то       не равных стремлений,

Способны ли с ним       быть мы родственно-близки?

Я в жизни искал       задушевного друга

И правда же встретил       того, кто мне дорог.

И сердце приветно       сливается с сердцем,

Уже и домами       соседствуем тоже.

 Теперь я скажу       о тебе, кто мне дорог,

Кто любит добро       и усердия полон.

Вино у меня       превосходное было,

Но только с тобою       в нем радость вкушал я.

За ним говорились       приятные речи,

За ним сочинялись       и новые строки.

Бывало, лишь день       я тебя не увижу,—

Как мог в этот день       о тебе я не думать!

 Хоть истинный друг       никогда не наскучит,

А все ж наступило       нам время расстаться.

Тебя проводив       от ворот на дорогу,

Я чарку пригубил       без всякой охоты.

О, нас разлучившая       служба в Цзянлине!

О, скрытые далью       на западе тучи!

И вот человек       уезжает далёко…

Разумную речь       от кого я услышу?

В тот раз, когда я       распростился с тобою,

Весенние иволги       только запели.

Сегодня, когда       мы встречаемся снова,

Снег мокрыми хлопьями       падает с неба.

Всесильный дафань      дал тебе повеленье

На должность сановную       ехать в столицу.

Ты разве забыл       тишины безмятежность?

Да нет, это служба       не знает покоя!

6 Печально-печально       холодное утро.

Шумит и шумит       нескончаемый ветер…

Вперед понеслась       государева лодка,

И где-то качает       ее над пучиной.

Да будет удача       в делах твоих, странник!

В начале пути       о конце позаботься.

Воспользуйся всеми       удобными днями

И побереги       себя в дальней дороге.

Возвратился к садам и полям

* * *

С самой юности чужды       мне созвучия шумного мира,

От рожденья люблю я       этих гор и холмов простоту.

Я попал по ошибке       в пылью жизни покрытые сети,

В суету их мирскую, —       мне исполнилось тридцать тогда.

Даже птица в неволе       затоскует по старому лесу,

Даже рыба в запруде       не забудет родного ручья.

Целину распахал я       на далекой окраине южной,

Верный страсти немудрой,       воротился к садам и полям.

Вся усадьба составит       десять му или больше немногим,

Дом, соломою крытый,       восемь-девять покоев вместит.

Ива с вязом в соседстве       тень за домом на крышу бросают,

Слива с персиком рядом       вход в мой дом закрывают листвой.

Где-то в далях туманных       утопают людские селенья,

Темной мягкой завесой       расстилается дым деревень.

Громко лает собака       в глубине переулка глухого,

И петух распевает       среди веток, на тут взгромоздясь.

Во дворе, как и в доме,       ни пылинки от внешнего мира,

Пустота моих комнат       бережет тишину и покой.

Как я долго, однако,       прожил узником в запертой клетке

И теперь лишь обратно       к первозданной свободе пришел.

* * *

Здесь, в глуши деревенской,       дел мирских человеческих мало:

Переулок убогий       чуть тревожат повозка и конь.

Белый день наступает,       и терновую дверь затворяю,

Чтоб в жилище пустое       не проникла житейская мысль.

Постоянно и снова       по извилистым улочкам узким,

Стену трав раздвигая,       мы проходим из дома и в дом.

И, встречая соседа,       мы не попусту судим да рядим,

Речь о тутах заводим,       как растет конопля, говорим.

Конопля в моем поле       что ни день набирается силы;

Мной взрыхленные земли       с каждым днем разрастаются вширь.

Я все время в боязни:        вдруг да иней, да снег на посевы —

И конец моим всходам,       и закроет все дикий бурьян!

* * *

Вот бобы посадил я       на участке под Южной горою,

Буйно травы пробились,       робко тянутся всходы бобов.

Утром я поднимаюсь —       сорняки из земли вырываю,

К ночи выглянет месяц —       и с мотыгой спешу я домой.

Так узка здесь дорога,       так высоки здесь травы густые,

Что вечерние росы       заливают одежду мою.

Пусть промокнет одежда,       это тоже не стоит печали:

Я хочу одного лишь —       от желаний своих не уйти.

* * *

С давних пор так бывало —       ухожу я и в горы и к рекам,

Среди вольной природы       знаю радость лесов и равнин…

И беру я с собою       сыновей и племянников малых;

Сквозь кусты продираясь,       мы идем по пустынным местам.

И туда и обратно       мы проходим меж взгорьем и полем,

С сожаленьем взираем       на жилища старинных людей.

Очага и колодца       там следы во дворах сохранились,

Там бамбука и тута       полусгнившие видим стволы.

— Ты не знаешь, — спросил я       дровосека, рубившего хворост,—

Тех селений, в какие       эти люди отсюда ушли? —

Дровосек распрямился,       поглядел на меня и ответил:

— Эти умерли люди,       их в живых уже нет никого…

«Поколенье другое —       с ним дворцы изменились и площадь».

Значит, слов этих старых       до сих пор еще правда жива.

Значит, жизнь человека       состоит из игры превращений,

И в конце ее должен       возвратиться он в небытие.

* * *

Никого. И в печали       я иду, опираясь на палку,

Возвращаюсь неровной,       затерявшейся в чаще тропой.

А в ущелье, у речки       с неглубокой прозрачной водою,

Хорошо опуститься       и усталые ноги помыть…

Процедил осторожно       молодое вино, что поспело,

Есть и курица в доме —       и соседа я в гости зову.

Вечер. Спряталось солнце,       и сгущается в комнате сумрак.

В очаге моем хворост       запылал, — нам свеча не нужна.

Так и радость приходит.       Я горюю, что ночь не продлить мне:

Вот опять с новым утром       появилась на небе заря.  
 
Вы читали стихи китайского поэта . Китайская поэзия: переводы стихов поэтов Китая из антологии khokku.ru