«РАССКАЗЫ, СОБРАННЫЕ В УДЗИ»

«Рассказы, собранные в Удзи» («Удзи сюи моногатари») – одно из самых ярких и значительных произведений не только эпохи Камакура, но и японской средневековой прозы вообще.

Чехов рассказы читать 

Имя автора (составителя) сборника неизвестно. Неизвестно и точное время его создания. Наиболее ранний из дошедших до нас списков датируется XVI в., однако анализ языка памятника, упоминаемых в нем исторических событий и реалий позволяет считать, что он был создан не позднее первой половины XIII в.

Смысл названия сборника объясняется в предваряющем его Предисловии, где содержится указание на «ходящие в свете» «Рассказы дайнагона из Удзи», создание которых приписывалось известному вельможе XI в. Минамото-но Такакуни. На склоне лет, сообщает автор Предисловия, Такакуни отошел от государственных дел и летние месяцы проводил в монастыре в местности Удзи, неподалеку от столицы. Зазывая к себе в келью проходивших мимо путников как высокого, так и низкого звания, он слушал их рассказы о делах минувших. Из записи этих рассказов якобы и составилась книга. Впоследствии, говорится далее в Предисловии, «люди сведущие» добавили к имеющимся рассказам истории «нынешнего века». Так явилась на свет книга, получившая название «Удзи сюи моногатари»…

Судить о том, насколько достоверны эти сведения, затруднительно, поскольку текст упомянутого сочинения Такакуни, даже если оно и существовало, утрачен. Однако сам по себе факт соотнесенности интересующего нас сборника с более ранними произведениями подобного рода не подлежит сомнению.

«Удзи сюи моногатари» генетически восходит к традиции так называемой прозы сэцува — коротких, как правило назидательных, повествований о чудесном и необычайном, сложившихся в литературе IX-XII вв.; к их числу принадлежит и такое знаменитое произведение, как «Стародавние повести» (XII в.). Достаточно сказать, что из 197 рассказов, вошедших в состав «Удзи сюи моногатари», 82 обнаруживают сюжетные схождения с текстами «Стародавних повестей». Это прежде всего буддийские повествования о воздаянии за грехи, о чудесах, творимых верой, о деяниях святых и праведников. Но не только — определенное место среди них занимают и рассказы сугубо «мирского» содержания.

И все же письменная, книжная традиция не была единственным источником, питавшим творческое сознание автора «Удзи сюи моногатари». В состав сборника вошло немало бытовавших в устной традиции историй фольклорного характера — сказок, быличек, рассказов из обыденной жизни. Из фольклора и народной культуры в книгу проник и грубоватый, непочтительный смех, объектом которого чаще всего становились такие «знаковые» фигуры раннесредневекового общества, как монах или аристократ.

Материал сборника не подвергся строгой тематической классификации, как в «Стародавних повестях». Разные по происхождению и характеру, рассказы располагаются произвольно, вперемешку и напоминают мозаику, которая тем не менее складывается в целостную и выразительную картину духовной жизни эпохи. В основе этой целостности лежит уже не столько стремление автора объяснить мир с точки зрения воплощенных в нем универсальных нравственных законов, как это было в ранних произведениях сэцува, сколько задача показать жизнь в ее много- и разнообразии. Подобная смена акцентов, отнюдь не противореча буддийской ориентации сознания, предполагающего свободное сочетание всякого отдельного бытия с другими, в то же время указывает на то, что автор ставил перед собой не прагматические, а, скорее, эстетические цели.

Соседство в сборнике духовного и мирского, возвышенного и обыденного, удивительного и забавного, изысканного и комичного, исторически-реального и вымышленного создает некое силовое поле, под действием которого разнородные повествования обретают новые качества и смыслы. Характерно, что в ряде текстов, заимствованных из предшествующих сборников, дидактика заметно ослабевает или снимается вовсе. Так, в рассказе о сыскном чиновнике по имени Тадаакира и его чудесном спасении (сюжет восходит к сборнику «Стародавние повести») автор «забывает» сообщить читателю самое главное, а именно что из беды героя вызволила милосердная богиня Каннон в ответ на его горячие молитвы.

Чудо в рассказах сборника по-прежнему остается организующей силой повествования, и все же примечательно, что в некоторых случаях мотив вмешательства в судьбу героев «потусторонней» силы откровенно симулируется. В рассказе «О том, как женили игрока в кости», действие которого восходит к фольклорному сюжету о находчивом женихе, черт оказывается мнимым, а сама сказочная ситуация — заранее спланированной хитроумной уловкой.

Героями рассказов сборника на равных правах становятся и просветленный Бодхидхарма, и одержимый суетными страстями монах; и благочестивый сокольник, и вороватый подмастерье; и мудрый Чжуанцзы, и простодушный старик дровосек. Ценность того или иного персонажа для автора определяется не тем (или не только тем), в какой мере он воплощает в себе понятия добра и зла, греха или добродетели, но прежде всего явленными в нем свойствами человеческой натуры. Уклонение автора от этической оценки поступков героев, столь важной для создателей ранних сборников сэцува, зачастую приводит к появлению в его повествованиях характеров неоднозначных — достаточно вспомнить живописца Ёсихидэ, который «радовался, глядя на свой горящий дом». Создание полноценных характеров, психологическая мотивировка поступков персонажей, разумеется, не могли входить в задачу автора, однако немногие, но точно подмеченные черты их облика или поведения придают безыскусной манере повествования ту особую прелесть и выразительность, которая пленяет нас и в живописных свитках того времени.

«Удзи сюи моногатари» знаменует важный и плодотворный этап в становлении жанра рассказа (новеллы), которому была суждена долгая жизнь в японской литературе. От этого сборника тянется прямая нить к творчеству Сайкаку, Акинари и дальше — в XX век, когда многие из его сюжетов обрели новую жизнь в произведениях таких прославленных мастеров, как Акутагава, Танидзаки и др.

Т. И. Редько-Добровольская

РАССКАЗЫ, СОБРАННЫЕ В УДЗИ

О том, как черти избавили старика от шишки*
В старину жил старик, и была у него на лице, с правой стороны, шишка величиною с большой мандарин. По этой причине старик чурался людей, а на жизнь себе добывал трудом дровосека.

Однажды отправился он в горы. Внезапно налетел сильный ветер, хлынул дождь, и воротиться домой не было никакой возможности. Делать нечего, пришлось старику заночевать в лесу. А вокруг ни души. Страшно ему стало, мочи нет. Хорошо еще, что поблизости оказалось дуплистое дерево. Залез старик в дупло, сидит, согнувшись в три погибели, и даже веки сомкнуть не смеет.

Вдруг вдалеке послышались какие-то голоса, звук коих по мере приближения становился все громче. Старик немного воспрянул духом: только что он был в лесу один-одинешенек, а теперь рядом появились люди. Выглянул он из дупла и увидел множество диковинных существ самого разного вида и обличья: у одного кожа красного цвета, а платье голубое, другой черен телом, а из одежды на нем только красная набедренная повязка; у кого-то на лице всего один глаз виднеется, иные же вовсе без рта. Собралось этих чудищ не меньше сотни, толкаются, галдят. Разожгли они костер, яркий, точно солнце, и уселись как раз перед деревом, в дупле которого схоронился старик. У бедняги от страха душа совсем в пятки ушла.

На самом почетном месте восседал главный черт, бывший у них, судя по всему, предводителем, а по обе стороны от него двумя рядами расположились остальные, и было их не счесть. Вид они имели такой, что и словами не передать. Стали черти пить сакэ и веселиться, в точности так, как это принято у людей. Одну за другой осушали они свои чарки и вскоре изрядно захмелели, особенно предводитель.

Вдруг с самого дальнего места поднялся молодой черт, водрузил на голову прямоугольный поднос и, пробормотав что-то невнятное, шаткою походкой направился к предводителю и понес околесицу. Тот, глядя на него, перехватил чарку в левую руку и покатился со смеху, словно был вовсе не чертом, а человеком. Наконец молодой черт отошел от него и, приплясывая, вернулся на прежнее место.

Тут один за другим пустились в пляс и остальные черти. Кто-то из них плясал весьма искусно, у кого-то совсем нескладно выходило. А старик только глядел на них да дивился.

Вскоре раздался голос предводителя чертей:

— Веселая нынче выдалась у нас пирушка. И все же славно было бы напоследок увидеть какой-нибудь совсем уж диковинный танец.

При этих словах в старика точно бес вселился, а может быть, это боги или будды его надоумили, во всяком случае в голове у него пронеслось: «А почему бы мне не сплясать?» Правда, он тут же спохватился и воли себе не дал. Но черти до того лихо прихлопывали себе в лад, что в конце концов старик все же не утерпел. «Эх, была не была, — решил он. — Спляшу чертям. А коли ждет меня погибель, так тому и быть».

Вылез старик из дупла, надвинул по самый нос шапку-эбоси, заткнул за пояс топор и направился к главному черту.

От удивления черти повскакали с мест, загомонили:

— Это еще кто такой?

Тут старик пустился в пляс: то вытянется в струнку, то наклонится, то изогнется — каких только коленцев не выкидывал! Да при этом еще и молодецки покрикивал: «Э-эх!» Черти во главе со своим предводителем точно завороженные глядели, как он скачет туда-сюда по поляне.

— Вот уже много лет, — сказал предводитель, когда старик окончил свой танец, — устраиваем мы подобные развлечения, однако такого искусного плясуна еще не видывали. Отныне ты непременно должен участвовать в наших пирушках.

— О чем речь, — отвечал на это старик. — Благодарствуйте за приглашение. В этот раз я особо не готовился и под конец кое-какие движения позабыл, но, если моя пляска пришлась вам по душе, в другой раз я исполню для вас какой-нибудь танец помедленнее.

— Вот и славно,— обрадовался предводитель.— Приходи непременно!

Вдруг в их разговор вмешался черт, сидевший третьим с краю:

— А что, если старик не сдержит слово и не придет? Надобно потребовать у него какой-нибудь залог.

— Верно. Верно говоришь, — согласился предводитель. — Только что бы такое у него взять?

Стали черти совещаться между собой.

— Может быть, возьмем у него шишку? — предложил главный черт. — Говорят, шишка на лице приносит счастье. С нею, наверное, ему будет труднее всего расстаться.

— Как же так? — воскликнул старик. — Коли на то пошло, глаза или нос я еще готов вам уступить. Но шишку — нет уж, увольте. Я живу с нею долгие годы. Разве можно вот так, за здорово живешь, лишать человека его достояния!

— А он и впрямь дорожит своею шишкой, — молвил предводитель чертей. — Ее-то и надо взять у него в залог.

Тотчас к старику подлетел один из чертей и со словами: «Давай сюда свою шишку!» — ухватился за нее, покрутил туда-сюда — да и дернул. Старик даже боли не почувствовал.

Между тем стало светать, запели птички, и черти отправились восвояси, наказав старику напоследок, чтобы в следующий раз непременно приходил.

Старик провел рукой по щеке — от шишки, докучавшей ему долгие годы, даже следа не осталось. Позабыв о дровах, он со всех ног помчался домой.

— Где же шишка? — удивилась старуха, взглянув на мужа. И тот рассказал ей, как было дело. — Вот так чудеса! — в изумлении воскликнула старуха.

А по соседству с ними жил другой старик, и была у него на лице в точности такая же шишка, только с левой стороны.

Увидев, что сосед избавился от своей шишки, тот подступил к нему с расспросами:

— Куда подевалась твоя шишка? Скажи, где ты разыскал искусного лекаря, который ее срезал? Я тоже хочу избавиться от шишки.

И первый старик рассказал ему все, как было.

— Так что лекарь здесь ни при чем, — добавил он напоследок. — Это мне черти удружили.

— Я последую твоему примеру, — заявил другой старик и выспросил у соседа, как добраться до заветного места.

Сделал он, как его научили, залез в дупло и ждет. Вскоре и вправду явились черти, уселись в кружок возле дупла и принялись пить сакэ да веселиться. Наконец кто-то из чертей спрашивает:

— Ну что, пришел наш плясун?

Вылез старик из дупла, а ноги под ним от страха подкашиваются.

— А, вот и он, — загомонили черти. Предводитель говорит:

— Подойди-ка поближе. Ну, что же ты, пляши!

А старик этот, в отличие от предыдущего, оказался никудышным танцором — ни складу ни ладу в его движениях не было.

— Что-то худо у тебя нынче получается, — рассердился предводитель чертей. — Из рук вон худо. А ну-ка, верните ему его шишку, и пусть он идет прочь!

Тотчас к старику подскочил один из чертей и со словами: «Забирай свою шишку назад!» — налепил ее старику на правую щеку. Так что теперь у него стала не одна шишка, а две.

Недаром говорится: зависть до добра не доводит.

О том, как подручный кузнеца уворовал рыбу*
Не теперь, а в давние времена из земли Этиго в столицу пригнали двадцать лошадей, груженных рыбой. На подступах к городу, в местечке, именуемом Аватагути, жил кузнец, а в подручных у него ходил один человек. Был тот человек уже в летах, волосы у него на макушке вылезли, к тому же вид он имел запущенный и невзрачный, и с лица его не сходило плаксивое выражение. Завидев лошадей, он ринулся к ним. А дорога была узкая, лошади замешкались и сбились в кучу. Пристроившись к одной из них, подмастерье стащил две рыбины и сунул себе за пазуху, а потом как ни в чем не бывало побежал вперед.

Все это видел погонщик, приставленный к той самой лошади. Догнав вора, он схватил его за шиворот и закричал:

— Зачем ты украл рыбу? А подмастерье ему в ответ:

— Я и не думал ничего красть. Сперва докажите мою вину, а потом уж говорите. Сами украли, а теперь возводите на меня напраслину.

Пока они этак препирались, вокруг собралась целая толпа зевак и загородила проезд. Тут в спор вмешался старший погонщик, отвечавший за доставку груза.

— Ясное дело, — сказал он подмастерью, — это ты украл лещей и сунул себе за пазуху.

А тот твердит свое:

— Нет, это он украл.

— В таком случае, — рассвирепел погонщик, — мы оба должны снять одежду и показать, что у нас за пазухой. — Сказав так, он снял хакама, распахнул на груди короткий халат и двинулся на обманщика.— Вот, смотри!

С этими словами он схватил вора за грудки и потребовал:

— А ну-ка, живо раздевайся!

— Как вам не стыдно! — возмутился тот. — С чего это я должен перед вами раздеваться?

Погонщик силой сорвал с него одежду — и в самом деле, под нею оказались два огромных леща.

— Ну, что я говорил! — воскликнул погонщик.— Вы только посмотрите на эту рыбу! Да ведь это не лещ, а целый лещина!

Вор не соизволил даже взглянуть в его сторону.

— Вот наглец! — огрызнулся он. — Если таким же образом обыскать знатную особу, к примеру, наложницу императора или даже императрицу, то под одеждой, в укромном месте, у нее тоже нашлось бы что-нибудь этакое. Правда, у них эта штука называется не лещиной, а лощиной.

Тут все стоявшие поблизости и наблюдавшие эту сцену разразились громким хохотом.

О том, как Ацуюки позволил вынести тело покойного из ворот своей усадьбы*
В старину жил человек по имени Симоцукэ-но Ацуюки, состоявший в чине третьего начальника правой гвардии. Был он искусным наездником и принимал участие в состязаниях всадников. Августейшие особы удостаивали его благосклонностью и доверием. Во времена государей Сюдзяку и Мураками он выдвинулся в число особо могущественных гвардейских командиров и пользовался всеобщим почетом. Состарившись, Ацуюки поселился в западной части столицы.

И вот однажды скоропостижно скончался его сосед. Ацуюки отправился в дом покойного и выразил его сыну соболезнования.

Выслушав его, тот посетовал:

— Теперь надобно проводить почившего моего родителя, но вот незадача: ворота нашей усадьбы расположены как раз в несчастливом направлении[211]. Однако долгое время оставлять тело в доме тоже невозможно. Так что волей-неволей придется выносить покойного из этих ворот.

— Выносить покойного из ворот, расположенных в несчастливом направлении, не полагается,— возразил Ацуюки. — Помимо всего прочего, это может навлечь беду на ваше многочисленное потомство. Следует сломать изгородь между нашими усадьбами и вынести тело усопшего из моих ворот. Батюшка ваш при жизни делал людям только добро. Когда же еще, как не теперь, воздать ему тем же?

На это сын умершего сказал:

— Мыслимое ли дело выносить покойника из ворот дома, где все благополучно! Нет, пусть сие направление и несчастливое, выносить тело придется из моих ворот.

— Это будет весьма опрометчиво с вашей стороны. Выносить тело следует из ворот моей усадьбы,— повторил Ацуюки и удалился.

Воротившись к себе, он рассказал домочадцам:

— Скорбя об умершем соседе, я ходил к его сыну с соболезнованиями. И он посетовал, что выносить тело покойного придется из ворот, которые стоят в несчастливом направлении. А других ворот в его усадьбе нет. Я посочувствовал ему и предложил сломать изгородь между нашими усадьбами и воспользоваться моими воротами.

Услышав об этом, домочадцы так и ахнули:

— Вот так странные речи! Даже святые праведники, питающиеся одними плодами, и те вряд ли додумались бы до такого. Никому из самых бескорыстных людей не пришло бы в голову предоставить ворота собственной усадьбы для выноса тела умершего соседа. Что за нелепая затея!

— Не судите сгоряча, — молвил в ответ Ацуюки. — Доверьтесь мне. Те, кто всецело отдает себя во власть суеверий и опасается всего подряд, как правило, не живут долго и особых успехов не добиваются. Напротив — люди, которые не считаются с предрассудками, сплошь и рядом доживают до глубокой старости, и потомки их процветают. Того, кто придает непомерное значение приметам и беспокоится по всякому ничтожному поводу, нельзя назвать достойным человеком. Настоящий человек тот, кто помнит добро и способен забыть о себе ради ближнего. Такому человеку само Небо покровительствует. Так что не ропщите понапрасну.

С этими словами Ацуюки призвал к себе слуг и велел им сломать решетчатую кипарисовую изгородь, разделявшую две усадьбы, так что в итоге тело покойного вынесли из ворот его дома.

Вскоре слухи об этом облетели столицу, и даже во дворце были изумлены поступком Ацуюки и отзывались о нем с похвалой.

Сам Ацуюки дожил до глубокой старости и покинул сей мир в возрасте девяноста лет. Долгий век был отпущен и всем его детям. Говорят, что и ныне среди гвардейских командиров немало выходцев из рода Симоцукэ.

О монахе с длинным носом
В старину жил в Икэноо высокочтимый священник по имени Дзэнтин. В совершенстве владел он искусством тайных молитвенных заклинаний и долгие годы следовал праведной стезею. Миряне частенько просили его вознести молитвы по разным поводам, а посему жил он в достатке, и ни в храме, ни в кельях монашеских не было следов запустения. Не переводились приношения перед алтарем, и не затухали в святилище лампады. В трапезной то и дело устраивали для монахов угощение, в храме постоянно звучали проповеди, поэтому не было в обители ни единой пустующей кельи, и монастырь сей процветал. Не проходило дня, чтобы в бане не грели воду, и всякий раз набивалось туда монахов полным-полно. А со временем в округе появилось множество крестьянских хижин, и селение тоже благоденствовало.

Так вот, у этого Дзэнтина был длинный нос — размером в пять, а то и в шесть сунов, который свешивался ниже подбородка. Цвета он был красновато-лилового, разбухший и весь в пупырышках — ну в точности как кожица мандарина. И, бывало, зудел он несусветно. Тогда Дзэнтин согревал в котелке воду и, проделав в деревянном подносе дырку, так, чтобы в нее проходил только нос, и тем самым защищая лицо от пламени, просовывал нос в дырку, опускал его в кипяток и, тщательно проварив, извлекал наружу. Нос от этого делался темно-лиловым.

Затем, уложив нос на подстилку, Дзэнтин просил кого-нибудь из служек как следует пройтись по нему ногами, и тогда из раскрывшихся пор появлялись струйки пара. Стоило же оттоптать нос посильнее, как из пор высовывались белые червячки, и тогда щипчиками из каждой поры можно было извлечь по такому червячку длиною в целых четыре бу. После этого священник сызнова погружал свой нос в кипяток, и когда, еще раз хорошенько проварив, вытаскивал его из котелка, он сжимался и становился таким же, как у всех людей. Но проходило два-три дня — и нос опять набухал, как прежде. А поскольку чаще всего нос священника пребывал набухшим, во время трапезы Дзэнтин усаживал против себя ученика, и тот, вооружившись деревянной дощечкой длиною в сяку и шириною в сун, приподнимал и придерживал нос наставника, покуда тот не кончал есть. Когда же вместо этого ученика он приглашал другого, а тот с непривычки допускал какую-нибудь оплошность, Дзэнтин сердился и ничего более уже не брал в рот. Посему из всех своих учеников он отдавал предпочтение одному, и тот всякий раз во время трапезы прислуживал ему.

Но вот как-то случилось этому ученику занемочь. Дзэнтин собрался было завтракать, но некому было поддержать его нос, и он ужасно огорчился. «Ну как же теперь быть?» — сокрушался он.

Тут один из мальчиков-служек сказал:

— А ведь я мог бы услужить святому отцу. И нисколько не хуже его всегдашнего помощника.

Услышав такие слова, захворавший ученик передал своему наставнику: «Этот мальчишка говорит то-то и то-то». И поскольку лицом служка был весьма пригож, Дзэнтин призвал его в свои покои. Мальчик взял дощечку, чинно уселся перед священником и поднял его нос как раз в самую меру — ни слишком высоко, ни чересчур низко.

Отхлебнув рисовой каши, Дзэнтин воскликнул:

— Да ты и впрямь отменно справляешься! Даже лучше моего ученика, — и продолжал трапезу.

Но тут как раз у мальчишки защекотало в носу, и он отвернулся, чтобы чихнуть. Руки у него дрогнули, дощечка накренилась, нос соскользнул с нее и бухнулся прямо в кашу. Каша расплескалась, и брызги полетели в лицо священнику и мальчишке.

Дзэнтин рассвирепел и, отирая бумажной салфеткой голову и лицо, сказал:

— Будь ты проклят, сквернавец! Безмозглый попрошайка — вот кто ты такой! Пойди-ка послужи другому, еще более достойному человеку, нежели я, и послушай, что он скажет, если ты этаким же образом обойдешься с его носом! Бессовестный тупица, ступай прочь!

С этими словами он прогнал мальчишку, а тот в недоумении пробормотал:

— Хорошо, я согласен служить другому господину, только разве отыщется где-либо еще один человек с таким особенным носом? Глупости изволит говорить святой отец…

Услыхав это, ученики священника выскочили из его покоев и громко прыснули.
 
Вы читали онлайн текст из японской классической литературы: проза и поэзия: в переводе на русский язык: из коллекции: khokku.ru