ПЬЕСЫ ТЕАТРА НО. ФАРСЫ-КЁГЭН

Трудно найти в мире другую такую страну, где традиции были бы столь же жизнеспособны, сколь в Японии. В полной мере это относится и к театральному искусству. Один из древнейших в Японии театр Но возник более шести веков тому назад и продолжает привлекать зрителей и в наши дни. Это особенно удивительно потому, что сценические приемы и репертуар театра за это время почти не изменились. Периодически предпринимаются попытки создания новых пьес, но они исполняются в исключительных случаях, оставаясь за пределами основного репертуара.

Устойчивость и поразительная живучесть традиционных видов искусств объясняется в первую очередь особенностями исторического развития Японии. В эпоху Эдо (XVII—XIX вв.) в результате политики, проводимой династией Токугава, страна, закрытая для всех внешних сношений и выброшенная таким образом из процесса мирового развития, жила по существу лишь опытом, накопленным прежде, в ней не происходило почти ничего нового, лишь поддерживалось и совершенствовалось старое. Эта эпоха сохранила для нас многие виды традиционных искусств и ремесел и среди всего прочего театр. Сёгуны Токугава, которые всегда были большими ценителями и знатоками театра Но, придя к власти, стали оказывать театральным школам особое покровительство, представления устраивались по любому торжественному случаю. В отличие от возникших в эпоху Эдо театров Кабуки и Бунраку, быстро завоевавших любовь городского люда, театр Но сохранялся как зрелище элитарное, предназначенное для избранной публики. Эпоха Эдо, или, иначе, эпоха Токугава, стала временем расцвета искусства Но. Именно тогда были окончательно канонизированы репертуар театра и многие сценические приемы.

Основателями театра и его первыми драматургами являются Канъами Киёцугу (1333—1384) и его сын Дзэами Мотокиё (1363—1443). Пьесы, ими созданные (а из сохранившихся на сегодняшний день 240 пьес им принадлежит треть), до сих пор пользуются успехом у зрителей. Сценографически театр Но возник из ритуальных храмовых действ, поэтому многие элементы его сохранили сакральный характер. Большую роль в спектакле играет музыка, сопровождающая все действие. Непременным компонентом спектакля является танец. Текст скорее поется, чем декламируется. Жесты, движения, позы актеров строго канонизированы, все они имеют определенное символическое значение, обозначая то или иное чувство. Скудость реквизита (спектакль разыгрывается на практически пустой сцене, конфигурация и размеры которой тоже были канонизированы в эпоху Эдо) контрастирует с яркой пышностью костюмов. Выдающаяся в зрительный зал сцена делает представление как бы трехмерным, усиливая таким образом эффект сценического воздействия. Все роли играют мужчины. В спектакле участвуют всего несколько актеров: главный герой (ситэ), его спутник (ситэдзурэ), второй герой (ваки) и его спутник (вакидзурэ). Особенностью театра Но является использование масок, которые представляют собой уникальные произведения искусства, самым древним маскам около пяти веков. В маске всегда появляется главный герой и иногда его спутник (если он — женщина), второй герой и его спутник масок не надевают. Пьесы, разыгрываемые на сцене театра Но, в большинстве своем являются иллюстрацией к буддийской идее о бренности всего мирского, приобретшей особенно острое звучание в эпоху Муромати (1336— 1573), когда, собственно, все они и были созданы. В центре любой пьесы — столкновение реального, земного мира, олицетворяемого актером-ваки, и мира потустороннего, олицетворяемого главным героем-ситэ, который обычно выступает в двух ипостасях, — являясь в начале пьесы вполне земным существом, в кульминационный момент он вдруг обнаруживает свою истинную сущность, демонстрируя и ваки, и зрителям тщету земных помышлений.

Традиционная программа спектакля Но состоит из пяти пьес Но и трех или четырех фарсов-кёгэн, которые исполняются в перерывах между ними и нарочитая приземленность которых составляет резкий контраст с предельной утонченностью пьес Но. В настоящее время в программе спектакля может быть и меньше пьес, иногда даже исполняют отдельные сцены из нескольких пьес, фарсы-кёгэн тоже могут исполняться отдельно.

Каждая пьеса Но состоит из трех структурно разных частей: дзё (завязка, вступление), ха (кульминация, перелом), то (ускорение, стремительная развязка). Все пьесы Но по своему содержанию делятся на пять групп:

1. О божественном (коми но); 2. О воинах (сюра-моно); 3. О красавицах (кадзура-моно); 4. Разные пьесы; 5. О сверхъестественных существах (кири-моно).

К типу дзё относятся пьесы 1-й группы, к типу ха — пьесы 2, 3, 4-й групп, к типу кю — 5-й группы. Эта классификация сложилась уже к XV в. и с тех пор почти не менялась.

Древнейшие тексты пьес театра Но (ёкёку) относятся к XIV в. Тексты имеют весьма сложную структуру и в наши дни чрезвычайно трудны для понимания, ибо представляют собой соединение в рамках единого контекста разнообразных цитат из классических романов, военных эпопей, знаменитых стихотворений, высказываний буддийских монахов и т. п. Единый поток текста, состоящего из различных по происхождению и по-разному связанных между собой элементов, достигает высшей упорядоченности в русле общего ритма, заданного особенностями музыкальной структуры пьесы. Сам текст пьесы неоднороден — в нем выделяются прозаические и поэтические части, но границы между ними размыты, переход от одной части к другой происходит плавно и незаметно, поэзия как бы постепенно вырастает из прозы. Хотя на первый взгляд тексты играют в театре Но подчиненную роль, их литературная ценность, несомненно, велика. В идеале зритель должен находиться под воздействием не только самого зрелища, но и слова, и не зря многие ценители Но приходят в театр с текстами, чтобы наслаждаться в равной степени как игрой актеров, так и игрой поэтических образов, раскрывающихся перед ними в тексте.

В настоящем издании представлены две пьесы театра Но: «Гетера Эгути» («Эгути юдзё»), принадлежащая кисти Канъами, и «Колодезный сруб» («Идзуцу»), автором которой является Дзэами.

Обе эти пьесы относятся к циклу пьес «о красавицах». В основе первой лежит легенда о встрече великого поэта Сайгё (1118—1190) с гетерой из городка Эгути, который находился в месте слияния рек Ёдо и Кандзаки (восточная часть современного Осака) и в эпоху Хэйан славился своими веселыми кварталами. С этой легендой (зафиксированной в ряде литературных памятников XII в.) переплетается другая легенда — о том, что некая гетера явилась монаху секты Тэндай преподобному Секу (910—1007) в виде бодхисаттвы Фугэн [санскр. Самантабхадра], восседающего на белом слоне.

Пьеса «Идзуцу» основана на материале лирической повести «Исэ моногатари», в одном из эпизодов которой рассказывается о любви поэта Аривара Нарихира (825—880) и некоей девы, с которой в детстве они играли у колодца.

* * *
История возникновения и развития фарсов-кёгэн тесно связана с историей театра Но. Начиная с XIV в. эти два жанра развивались параллельно и долгое время были неотделимы друг от друга, входя в состав единого спектакля. Пьесы Но потрясали зрителей возвышенными чувствами, а исполнявшиеся в качестве интермедий между ними короткие фарсы-кёгэн веселили, снимали напряжение, их нарочитая грубость, приземленность резко контрастировали с утонченным аристократизмом Но. Пьесы Но вызывали у зрителей слезы, а фарсы-кёгэн — смех. В настоящее время кёгэны нередко исполняются отдельно, и, может быть, даже чаще, чем пьесы Но, их более доступный язык, незатейливый юмор пользуются большим успехом и у современных японцев.

Поскольку кёгэны изначально противопоставлялись пьесам Но, стилистика их тоже диаметрально противоположна. Актеры, так же как и в Но, — мужчины, но они почти никогда не используют масок (в маске появляется только актер в роли черта, лесного духа «тэнгу» и т. п.), костюмы просты и реалистичны, манера произнесения текста, при всей своей утрированности, тоже куда ближе реальной речи. Кёгэн, как правило, идет без музыкального сопровождения.

Поскольку диалоги, составлявшие основу кёгэнов, исполнялись на разговорном языке, причем большое место в них отводилось импровизации, тексты долгое время не записывались, передаваясь изустно, первые записи появились только во второй половине XVII в. Тогда был составлен сборник «Кёгэнки», содержащий 200 фарсов. Они-то и составили основу того репертуара, который дошел до наших дней. Герои японских фарсов мало чем отличаются от комических персонажей, потешающих народ в других странах, — здесь и слуга-плут, и глуповатый князь-даймё, и жадный монах, и лекарь-шарлатан, и злая теща, и сварливая жена, и гуляка-муж. Действие развивается стремительно, персонажи обмениваются шутками, дурачат друг друга, в выигрыше, как правило, оказывается не тот, кто богат и глуп, а тот, кто беден, но смышлен.

ПЬЕСЫ ТЕАТРА НО

КАНЪАМИ КИЁЦУГУ

ГЕТЕРА ЭГУТИ

Действующие лица

Ситэ

{ — женщина (земное воплощение Эгути).

{ — дух Эгути.

Цурэ — духи женщин любви (двое).

Ваки — монах из столицы.

Вакидзурэ — спутники монаха (двое).

Аи — житель Эгути.

Место действия — провинция Сэтцу, город Эгути, берег реки Ёдо.

Время действия — осень, с вечера до полуночи, полнолуние.

Сцена 1
Звучит музыка, и появляется актер-ваки в монашеском одеянии, за ним следует Вакидзурэ и двое его спутников.

Ваки и Вакидзурэ

Луна, ты и сегодня с нами,
спутник вечный.
Луна, ты и сегодня с нами,
спутник вечный.
Ушли от мира мы, но прежняя луна над нами.
Где же мир иной?
Ваки

(обращается к зрителям)

Монах из столицы перед вами. До сей поры ни разу не случалось мне бывать в Сайгоку — Западной земле. И вот решил я отправиться туда.

Ваки и Вакидзурэ

Покинули столицу поздней ночью,
покинули столицу поздней ночью,
и понесли нас волны
вниз по Ёдо.
Туда, где сонно шелестит тростник Удоно[232],
где тают волны легкой дымкой в соснах.
И наконец Эгути[233] перед нами,
Эгути перед нами наконец.
Сцена 2
Аи рассказывает Ваки о достопримечательностях города Эгути.

Сцена 3
Ваки

Да, это здесь в далекие годы жила женщина по имени Эгути. «Давно уж прах ее покоится в земле, но имя не забыто…»[234] И право, чудно воочию увидеть место, с которым связаны старинные преданья.

Ведь это здесь когда-то скиталец Сайгё хотел остановиться на ночлег; когда же ему в приюте отказали, он так сказал:

«Я знаю,
отказаться трудно
от суеты мирской,
но все же не напрасно ль
так дорожить сим временным приютом?»[235]
Все это было здесь. Уму непостижимо.
Сцена 4
Появляется Ситэ в маске молодой женщины.

Ситэ

Послушай, странник, почему вдруг вспомнил ты эти строки?

Ваки

С той стороны, где и следов жилья не видно, вдруг появилась женщина и хочет знать, зачем я произнес стихи скитальца Сайгё… Что за диво?

Ситэ

Напомнил ты о том, что с годами стерлось в памяти и в прошлое ушло.

Да, нелегко расстаться с этим миром, недолговечным, словно сорванный листок, непрочным, как роса под сенью трав.

Но и теперь досадно слышать мне: «Ты слишком
сим временным приютом дорожишь».
Сюда пришла я объяснить причину
отказа. Нет, не так уж дорог
Эгути был сей временный приют.
Ваки

Но кто же ты? И почему, услышав
из уст моих стихи скитальца Сайгё,
пришла сюда, мне говоря: «О нет,
не так уж дорог был ей временный приют»?
Ситэ

Досадны мне напрасные упреки,
что будто бы я слишком дорожила
приютом временным. Зачем ты забываешь
стихи, что были сложены в ответ?
Ведь в них — отказа настоящая причина.
И говорят они о том, что отказала
скитальцу я совсем не потому,
что, дорожа сим временным приютом,
на ночь одну с ним разделить свой кров
вдруг пожалела.
Ваки

Да, теперь я вспомнил,
В ответ такие были сложены стихи:
«Я слышала — мирская суета
чужда тебе,
Ситэ

так избегай соблазна
оставить сердце здесь,
во временном приюте».
«Не оставляй здесь сердца» — так скитальца
увещевала я. И неужели
я не права была, стараясь удержать
монаха от ночлега в доме женщин?
Ваки

О да, от мира суеты, что служит
нам временным приютом на земле,
отрекся навсегда скиталец.
Ситэ

Здесь же,
в прославленной обители любви, —
вся суетность земного бытия, и стены
хранят немало тайн. «Их соблазна
Ваки

беги, — сказала ты, — и сердца
не оставляй здесь своего».
Ситэ

В словах моих
тревога прозвучала за судьбу
того, кто, став на путь скитаний,
презрел все радости земного бытия.
Ваки

И потому досадно было слышать,
что будто бы я слишком дорожила
Ситэ

приютом временным.
Хор

Отказ
одно лишь означал — что этот мир,
наш временный приют, не дорог мне,
наш временный приют не дорог мне.
Зачем же говорить, что не пустила
скитальца в дом я потому, что с ним
свой кров не пожелала разделить?
Все в прошлом, и вечерняя волна,
нахлынув, боле не вернется, но и ныне
отрекшимся от мира вряд ли стоит
на суете мирской задерживаться сердцем.
Сцена 5

Хор

Пока мы слушали рассказ о том,
пока мы слушали рассказ о том,
что в мире бренном некогда случилось,
сгустились сумерки вечерние, и в них
черты твои неясны. Кто же ты?
Ситэ

В вечерней дымке
теряется излучина реки…
Здесь я стою, и сумерки скрывают
лицо… Неловко мне! Ужель не узнаете
«влекомую течением»[236] Эгути?
Хор

О да, сомнений нет! На дикий берег
волна нахлынет и исчезнет. Вместе с ней
исчезла и она, но снова
вернулась в этот мир.
Ситэ

У дома, что служил когда-то
мне временным приютом на земле,
Хор

«у дома моего сегодня слива
вдруг расцвела.
И ты не потому ли
Ситэ

зашел ко мне сегодня
Хор

гость нежданный?»[237]
Так знай же. Этот знак нам говорит
о том, что некогда случалось в прежней жизни
искать пристанища под деревом одним
и черпать воду одного ручья.
Я дух Эгути, да, я дух Эгути!
И, так промолвив, в сумерках исчезла,
И, так промолвив, в сумерках исчезла.
Сцена 6
Актер Аи пересказывает легенду о том, что гетера Эгути является воплощением бодхисаттвы Фугэн, что в этом облике она явилась некоему человеку.

Сцена 7
Ваки

Сомнений нет, явился мне дух Эгути. Что ж, помолюсь за упокой ее души.

Ваки и Вакидзурэ

О чудо! Только вымолвить успел.
О чудо дивное! Лишь вымолвить успел,
на озаренной лунным светом водной глади
ладья возникла, женщины любви
поют в ней. Лунный свет струится,
вокруг все озаряя. Лунный свет
вокруг все озаряет. Чудно!
Сцена 8
На сцене появляется некое сооружение из бамбука, украшенное цветами и лентами, символизирующее лодку.

Ситэ и Цурэ

Нам для утех любовных ложе —
ладья. И волны — изголовье,
Хор

нам для утех любовных ложе — ладья,
и волны — изголовье.
Теченье жизни нас несет привычно,
не ведаем, что мир наш — только сон,
и, право, безотрадна наша участь.
О жизнь — лишь вечная разлука —
в заливе Мацурагата от слез
промокли рукава Саёхимэ[238].
О горькая судьба! Ужель, как Удзи,
нам вечно ждать того, кто не придет?
Ситэ и Цурэ

Печален мир. Как пена на воде,
цветы в долине Ёсино. Недолговечны
и снег, и облака. Волна морская
на берег набежит, глядишь — и нет ее.
О да, печален мир, но в этом мире
есть радости свои, других не нужно нам.
Сцена 9
Ваки

О чудо дивное! По лунной глади вод
Ладья скользит. В ней женщины любви
поют. Каким очарованьем
полны фигуры их! Хотелось бы узнать,
кто эти женщины и чья это ладья?
Ситэ

Чья, спрашиваешь ты? Признаться стыдно,
но все ж скажу, она принадлежит
той, что звалась Эгути. В дни былые
вечерние прогулки по реке,
ладья луны в зеркальной глади…
Взгляни же!
Ваки

Эгути? Говоришь о той,
что здесь жила в давно ушедшие года?
Ситэ

Давно ушедшие? Но посмотри скорее!
Или луна теперь не та, что прежде?
Цурэ

И мы перед тобою здесь. Разумно ль
считать, что жили мы в ушедшие года?
Ситэ

Но тише, на твои вопросы
Цурэ

мы не ответим и не будем слушать.
Ситэ

Как грустно мне!
Ситэ и Цурэ

Осенняя вода вокруг бурлит,
ладью все дальше, дальше увлекает…
Купаясь в свете лунном, мы споем,
шестом отталкиваясь.
Хор

Споем, споем о милых прошлых днях,
прекрасных и исчезнувших как сон.
Качаясь на волнах ночных, как прежде,
тоскуя о былом, споем мы песню,
что утешением нам служит в этом мире.
Сцена 10
Актеры-помощники уносят со сцены лодку.

Хор

Круговорот двенадцати причин[239],
подобен он вращенью колеса.
Ситэ

Вверх, вниз по ветвям порхают птицы
в роще…
Хор

Рождение нынешнее, прошлое, но были и до
него…
Ситэ

Недоступно взору начало всех начал.
Хор

Рождение грядущее, за ним последуют другие.
Конец непостижим, сокрыт во мраке.
Ситэ

И даже если на тебя вдруг пал счастливый жребий,
и ты явился в мир в обличье человека
или рожден на небесах, но все же
Хор

сокрыты истинные связи бытия.
Ты слеп и все блуждаешь в мире,
взрастить не в силах семена освобожденья.
Ситэ

Коль попадешь на одну из трех дорог
или встанут на пути твоем восемь преград[240],
Хор

закроет путь к спасенью бремя тяжких мук.
Ситэ

Нам выпал редкий жребий — в этот мир
пришли мы в человеческом обличье.
Хор

Но все ж явленье наше изначально
омрачено печатью зла[241].
Жестокая судьба стеблями тростника[242]
пустила по теченью нас. Безвольно
плывем мы по волнам, и горько
нам сознавать, что эта жизнь — возмездие
за все содеянное прежде.
Хор

Весенним утром расцветут цветы,
покроются парчою алой склоны гор,
но вот настанет вечер, и порывом ветра
сорвет и разбросает лепестки.
Осенний вечер красочным нарядом
оденет рощи, но за ним вослед
приходит утро, и холодный иней
покроет землю, потускнеет блеск.
Порою гости знатные в наш дом заходят,
слух услаждаем пеньем ветра в соснах,
любуемся луной сквозь кружево плюща.
Проходит время за беседою неспешной…
И вот они уходят, чтобы снова
к нам не вернуться боле никогда.
А вот любовники, что делят изголовье,
за изумрудной ширмою укрывшись
и разложив пурпур одежд на ложе…
Ах, суждено и им изведать боль разлуки.
Таков удел наш горестный, ему подвластны
лишенные души деревья, травы
и чувствовать способный человек.
Все это хорошо известно нам, но все же
Ситэ

в смятение приводит иногда
прекрасное лицо, и возникает
глубокая привязанность в душе.
Порой же нежные слова ввергают сердце
в пучину пылкой, безоглядной страсти.
Но и слова, рожденные устами,
и сердцем завладевшая любовь —
все дальше по дороге заблуждений
уводят нас, и мы блуждаем в мире —
шесть скверн нас окружают, шесть грехов[243]
свершаем мы. Ведут к тому нас
слух, зрение и заблужденья сердца.
Сцена 11
Хор

О чудо!
Ситэ

Чудо!
Мир вечной истины — безбрежный океан[244],
неведомы ему земные заблужденья.
Ни ветер, пыль несущий пяти скверн[245],
ни вихрь шести желаний[246] никогда
сюда не долетают.
Хор

Тем не менее
бушуют волны в мире изменений
и не стихают ни на день, и не стихают.
Сцена 12
Ситэ

Но отчего бушуют волны здесь? Не оттого ли,
что сердцем слишком мы привязаны подчас
ко временному нашему приюту?
Хор

А коль свободно сердце, нет нужды
о бренности мирской нам сокрушаться.
Ситэ

Покой души не потревожат боле
любовные терзанья,
Хор

никого
не будем ждать мы в сумерках,
Ситэ

исчезнет
и горечь расставаний.
Хор

И цветы,
влекомые порывом ветра, листья клена,
в сиянье лунном снег — уже не будут
нам сердце волновать, и не к чему
слагать о них нам будет песни.
Ситэ

Воистину, во временном жилище,
Хор

воистину, «во временном жилище
ты сердца своего не оставляй» —
и это я сказала так скитальцу…
«Но мне пора», — промолвила, и вот
возник пред нами бодхисаттва Фугэн[247],
ладья на водной глади — белый слон.
Возносится, сияньем окруженный,
ввысь, к белым облакам, влекомый ими,
на западе бесследно исчезает…
О счастье, лицезреть сей светлый облик,
о счастье!
 
Вы читали онлайн текст из японской классической литературы: проза и поэзия: в переводе на русский язык: из коллекции: khokku.ru