Период Хэйан IX-XII век

ПОВЕСТЬ О ЯМАТО

2
Император[68], сложив с себя сан, осенью следующего года соизволил принять постриг и отправился в странствия по горам, чтобы возносить моления Будде. А Татибана-но Ёситоси, чиновник третьего ранга наместничества Бидзэн, служил императору во дворце еще в те времена, когда император был на престоле. Когда император принял постриг, то и он сразу же постригся за ним вслед.

И когда, никого не оповестив, собрался государь в свои странствия, Ёситоси без промедления присоединился к нему. Но во дворце посчитали, что негоже императору странствовать в одиночку, — и послали вслед ему свиту. И хотя государь всячески избегал встречи с посланцами из дворца, они все-таки его настигли.

Вот, пришел он со своими спутниками в страну Идзуми, и, когда они оказались в месте под названием Хинэ, уж и ночь спустилась. Подумав о том, как государю сейчас должно быть тоскливо, Ёситоси глубоко опечалился. И вот, когда император соизволил сказать: «Воспойте Хинэ в стихах», Ёситоси-дайтоку[69] сложил:

— Прилег в пути отдохнуть,
И во сне родные мои
Привиделись мне.
Это, верно, они упрекают меня
Что я не навещаю их более[70].
Тут все заплакали, никто уже после этого не мог стихи слагать. А Ёситоси до конца служил императору под монашеским именем Канрэн-дайтоку.

15
А еще было так: во дворце Цуридоно император призвал к себе девушку по имени Вакаса-но го, а потом больше ее не звал, и тогда она, сочинив стихотворение, отправила ему послание в стихах:

«Белые жемчуга росы[71],
на закате дня
пали на тело мое.
Но сверкали лишь краткий миг.
Таков мой удел».
А прочитав его, император соизволил заметить: «Какое удивительно искусное стихотворение!»

56
Помощник правителя Этидзэн по имени Канэмори часто навещал даму Хёэ-но кими. Потом долгие годы не давал о себе знать, — и вдруг снова к ней наведался. И сложил так:

— Уж сумрак спустился,
И не различить дороги
В родные места,
Но доверился я коню,
Что когда-то меня привозил…
А дама ему в ответ:

— Значит,
Привез тебя конь!
Ах, как ненадежен сей мир!
А я-то подумала было,
Что привело тебя сердце.
71
Когда скончался принц Сикибугё-но мия, а было это в последний день второй луны, как раз пышно цвела вишня. И Цуцуми-тюнагон сложил:

— Горная вишня
В аромате цветенья, —
Жива лишь до первого ветра, —
Но и та долговечней,
Чем жизнь человека!
На это Правый министр третьего ранга соизволил ответить:

— Хоть опадут цветы,
Но каждый год
Вновь зацветут весной.
Не то что наша жизнь —
Надежд на встречу нет.
83
У некоей дамы, обитавшей в дворцовых покоях, был возлюбленный, который навещал ее тайно; он был в чине главы дворцовой управы и постоянно пребывал во дворце.

Однажды в дождливую ночь он подошел и встал у решетчатых ставней ее комнаты; она же не знала этого и, так как дождь просочился внутрь, переворачивала циновку. При этом она сказала:

— Если бы ты,
Возлюбленный мой,
Сюда проник бы, как струи дождя,
Не переворачивала б я
Свое ложе, куда проникла вода[72].
Так она произнесла. Он был очарован этими стихами и тут же вошел к ней в комнату.

84
Та же дама послала придворному, который множество раз клялся, что никогда ее не забудет, но все же забыл, такие стихи:

«Пусть он меня забыл,
Но не себя я жалею…
О его жизни
Тревожусь теперь —
Ведь перед богами он клялся!»
103
Хэйтю[73] в ту пору жизни, когда он более всего предавался любовным страстям, отправился как-то в торговые ряды. В те времена вся знать нарочно ходила туда, чтобы «играть в любовь». Было это в тот день, когда приехали туда же и девушки, прислуживавшие прежней государыне, ныне покойной. Хэйтю заинтересовался одной из них, показавшейся ему очаровательной, и тотчас послал ей письмо. Девушки говорят:

— Нас тут много, в коляске. Кому же это письмо?

А он в ответ:

— Видны мне отсюда
Рукава придворных дам
Всяческих рангов.
Но особо мне по сердцу
Пылающий цвет любви.
Так он сказал, и тут стало ясно, что дело шло о дочери правителя Мусаси. Это она была в ярко-алом одеянии, о ней он и помышлял. Впоследствии от этой дамы из Мусаси он получил ответ, и обменялись они клятвами. Облик ее был прекрасен, волосы длинные, была она благородной юной девушкой. Многие, очень многие были полны любви к ней, но она была со всеми горда, и возлюбленного у нее не было. Однако Хэйтю так настойчиво домогался ее в письмах, что она согласилась с ним встретиться.

Но наутро после встречи он письма ей не прислал. И до самого вечера никак не дал о себе знать. В печали встретила она рассвет и снова стала ждать. Но минул еще один день, а письма от него все нет как нет. И еще ночь прождала напрасно, а наутро прислужницы обступили ее и говорят наперебой:

— Согласились вы встретиться с кавалером, который слывет большим ветреником. Допустим, сам он по какой-то причине не мог прийти, но даже письма не прислать — это уже слишком!

Услышав от других то, что ей и самой приходило в голову, она почувствовала такую горечь и досаду, что заплакала. И все-таки прождала еще ночь в надежде, что вот-вот он все же придет, но он опять не явился. И на следующий день никаких вестей не прислал. Так, без всяких известий от него, прошло дней пять-шесть. Девушка все только слезами обливалась, в рот ничего не брала. Служанки и челядь всячески ее утешали:

— Полно! Не кручиньтесь так! Ведь не кончилась на этом жизнь. Никому об этом не говорите, порвите с ним совсем, завяжите новые отношения с другим человекам.

Ничего не молвив в ответ, она затворилась в своих покоях.

Никто и не увидел, как она одним махом обрезала свои прекрасные длинные волосы, — сама себя в монахини постригла. Служанки всполошились, пустились в плач, но теперь уж что было толку в словах и уговорах…

А девушка им:

— Так тяжело мне, что умереть готова, но смерть все не приходит. Став монахиней, буду хоть свершать обряды и молиться. Так что не поднимайте шума, не будоражьте людей.

А на самом-то деле вот все как было: Хэйтю наутро после встречи хотел было отправить к девушке посыльного, но вдруг пришел к нему начальник управления провинции, стал звать на прогулку, поднял с ложа Хэйтю, только было прикорнувшего отдохнуть:

— Как! Ты до сих пор спишь?

Повлек его за собой и так увел Хэйтю довольно далеко от дома. Пил вино, веселился и никак не отпускал Хэйтю.

Когда же Хэйтю вернулся наконец восвояси, оказалось, что ему надлежит сопровождать в Оои императора-монаха Тэйдзи. Хэйтю провел в услужении императору две ночи, предаваясь вместе со всеми возлияниям и веселью.

Наступил рассвет, государь собрался в обратный путь, а Хэйтю вознамерился было отправиться к девушке, но, по предсказанию гадателя, путь в ту сторону был «прегражден», то есть мог оказаться неблагоприятным и даже опасным[74]. Так что он вынужден был остаться с императором и его спутниками.

«Как, должно быть, она тревожится и недоумевает»,— думал он. В любовном нетерепении он представлял себе, как уж сегодня-то — хоть бы скорее стемнело — он наконец отправится к ней и самолично ей все объяснит, да еще и письмо пошлет. Так размышлял он, когда хмель отлетел от него.

Но тут раздался стук в дверь.

— Кто там? — спросил Хэйтю.

— Хочу кое-что сообщить вам, господин, — услышал он в ответ. Посмотрел он в щелку, а там стоит прислужница той девушки.

Сердце его забилось.

— Входи, — сказал он, взял у нее письмо, развернул, а внутри источавшей аромат бумаги оказалась отрезанная прядь ее волос, свернутая в кольцо.

Ничего не понимая, стал читать он письмо:

«Все говорят,
Что есть на небесах
Небесная Река.
Но нет, то льются слезы
Из глаз моих»[75].
Тут понял он, что она стала монахиней, и в глазах у него потемнело. Начал он расспрашивать служанку, а та в ответ:

— Уже соизволила она отрезать свои волосы. Оттого все у нас и вчера, и сегодня беспрестанно плачут и скорбят. Даже у таких недостойных, как я, сердце болит за нее. Такие прекрасные волосы обрезаны!

Сказав это, она расплакалась. Он тоже пришел в отчаяние. Как же это случилось, что девушка, которая ему так полюбилась, оказалась теперь из-за него в таком горестном положении! — терзался он, но поделать уже ничего было нельзя.

В слезах, написал он ей в ответ:

«Оплакивая этот мир,
Проливала ты слезы потоком.
Но надо ли было
В Небесную Реку
Тот поток превращать?»[76]
— В таком я отчаянии, что и слов не найду. Сам сейчас же к ней отправлюсь, — сказал Хэйтю.

И вот, наконец он к ней приходит. Девушка же в это время затворилась в гардеробной. Рассказал он людям, ей прислуживавшим, как все было и что ему мешало прийти раньше, и зарыдал — никак не мог унять слез.

— Скажи мне что-нибудь! Хоть голос дай услышать! — молил он, но ответа ему не было. Не знала она» какие препятствия стали у него на пути, и, видно, подумала, что он говорит все это из жалости. А он, не таясь от людей, неподдельно горевал о случившемся.

148
Некий человек поселился в провинции Цу, в окрестностях Нанива. Обзавелся женой и долгие годы жил с ней в любви и согласии. Были они отнюдь не низкого происхождения, но со временем обеднели, жилище обветшало, прислуга одна за другой разбежалась в дома побогаче, так что в конце концов остались они одни. Но поскольку были они не простолюдины, то наниматься ни к кому в услужение не стали. А между тем жизнь их становилась все труднее, и они, печалясь, подумывали о том, чтобы отправиться куда-нибудь на заработки, и говорили между собой: «Слишком уж тяжко стало, такой жизни нам не выдержать!»

— Но я не могу покинуть тебя здесь одну, — говорил муж.

— Как же я оставлю своего супруга! — вторила ему жена.

Так сетовали они на свою горестную судьбу, но однажды муж сказал:

— Я уж как-нибудь, наверно, проживу и здесь… А вот молодая женщина так жить не должна. Сердце мое сжимается от жалости к тебе. Отправляйся-ка в столицу и поступи в услужение где-нибудь при дворе. Если дела твои пойдут хорошо, дай мне знать. А если я сподоблюсь зажить получше, то я сразу же сообщу тебе. — Плача, обменялись они клятвами.

А тут как раз гостили в тех местах их столичные родственники, вот их и попросили супруги взять ее с собой в столицу. Куда там в столице идти — она, собственно, представления не имела, и, добравшись, поселилась она на первых порах в доме своих спутников. Очень горевала она в разлуке с мужем.

А перед домом были заросли мисканта[77]. Лишь только подует ветер, вспоминалась ей далекая страна Цу и думалось: «Как-то он там нынче?» И вот она в грусти сложила и сама себе тихонько произнесла такие стихи:

— Осталась одна,
Как мне теперь жить?
Лишь печаль и тревога.
«О да, о да», — шелестом ветра
Мне мискант отвечает.
И вот в разных местах ей довелось оказаться в услужении, а в конце концов поступила она в дом почтенного человека, появились у нее красивые одежды, теперь уже не испытывала она прежней нужды. И лицо, и весь облик ее стали еще краше. Но не могла она позабыть о тех годах, что прожила в далекой Цу, и часто грустила о том времени. Отправила как-то письмо с одним человеком, который ехал в ту провинцию, тот привез разочаровывающий ответ: «О таком человеке никто ничего не знает». С родными прежнего мужа она знакома не была, где искать его — было непонятно, и она места себе не находила от беспокойства, только и ломала себе голову, как ей теперь быть.

И вот в это время скончалась госпожа, которой она прислуживала, — супруга того господина, который взял ее в дом. Хозяин дома стал тогда время от времени призывать к себе дам, состоявших ранее при его супруге, и так постепенно привязался он к этой женщине всей душой. Она тоже почувствовала к нему расположение и вскоре стала его женой. Жила без забот и людям казалась счастливой, но в глубине души, сокрытой от людей, только об одном и думала: «Как-то он там живет? Хорошо ли, плохо ли? Наверно, не может отыскать меня на новом месте». Хотела послать к нему человека, но и огорчать нынешнего своего супруга тоже не решилась.

Печалилась она, печалилась, и однажды сказала супругу:

— В провинции Цу есть очень красивые места. Хотела бы я отправиться на побережье Нанива для свершения обряда очищения.

— Очень хорошо! И я поеду с тобой! — ответил супруг, но она возразила:

— Не делайте этого. Я поеду одна, — и отправилась в путь.

Совершила она обряды очищения в Нанива, и когда уже надо было собираться в обратную дорогу, она сказала слугам:

— Я хочу еще кое-что увидеть в здешних краях. Поверните-ка карету в ту сторону, потом направьте вон туда…

Добралась она до места, где когда-то стояло ее прежнее жилище. Посмотрела вокруг, но дома уж нет, и мужа след простыл. «Куда же он делся?» — в грусти размышляла она.

Ведь она приехала сюда только ради того, чтобы отыскать его, но доверенных людей среди слуг у нее не было, отправить на расспросы было некого, и она пришла в полное отчаяние. Приказав остановить экипаж, она погрузилась в тяжкие раздумья, и тут один из ее спутников сказал:

— Солнце уже зашло. Надо бы поспешить.

— Подождите немного, — ответила она.

Тут заметила она проходившего перед ее каретой человека — похож на нищего, с вязанкой тростника за плечами. Посмотрела она ему в лицо: кажется, не он — так жалко выглядел этот нищий, но все же похож на ее мужа.

— Приведите его сюда! — приказала дама своим слугам, желая получше рассмотреть этого человека. — Я хочу купить тростник.

Спутницы ее подумали про себя, что собирается она приобрести вещь, ей совершенно ненужную, но, так как это было повеление госпожи, подозвали нищего и купили вязанку.

— Подведите его ближе к карете, я хочу посмотреть на него, — приказала она и, хорошенько разглядев лицо нищего, признала в нем своего прежнего мужа.

— Каково же приходится в этом мире человеку, торгующему таким жалким товаром! — воскликнула она и заплакала, а прислуживавшие ей решили, что она сожалеет о всех тех, кто влачит жалкое существование на этом свете.

И тогда женщина повелела:

— Накормите этого человека. Дайте ему много вещей в обмен на его товар.

— Как же это можно — одарять богатством какого-то ничтожного человека! — возроптали ее прислужницы. Заставить их насильно она не могла, и, пока раздумывала, каким образом уговорить их, щель внизу оконца приоткрылась, и тот, вглядевшись, увидел женщину, очень похожую на его жену.

Пораженный, он посмотрел получше и узнал — ее это лицо, ее голос. Он сразу догадался обо всем, понял, каким жалким он ей должен казаться, и, преисполнившись стыда, бросил тростник и убежал.

— Подожди же! — попытались она остановить его, но он вбежал в первый попавшийся дом и спрятался за котлом для риса.

Женщина приказала:

— Приведите его сюда!

Ее спутники, разделившись, принялись искать его и подняли большой шум.

— Он в том доме, — подсказал кто-то. Слуги отыскали его и говорят:

— Никто не собирается тебя ни за что наказывать. Наоборот, тебе пожалуют разные подарки, глупец ты этакий!

Тогда он попросил у них тушечницу и написал женщине послание. В нем говорилось:

«Уехала ты,
И все так плохо пошло у меня.
Как подумаю об этом —
В Нанива-заливе
Становится жизнь все печальней»[78].
Написав так, он запечатал письмо и сказал:

— Отнесите это даме в паланкине.

Спутники женщины нашли это странным, но послание все же отнесли. Открыла она, прочла, стало ей грустно, как никогда, и зарыдала она громко.

Что же до ответного послания, то неизвестно, что с ним сталось.

Сняла она свои одежды, в которых путешествовала в карете, свернула и, написав письмо, все вместе ему отослала, а потом вернулась в столицу. Что было дальше — неведомо.

«„Не будет плохо”, —
Так говорил ты
При расставанье.
Отчего же в Нанива-заливе
Так жить печально?»[79]
173
Однажды придворный офицер Ёсиминэ-но Мунэсада отправился по служебным надобностям и, проезжая по Пятому проспекту, был застигнут ливнем. Чтобы укрыться от дождя, он встал в каких-то полуразвалившихся воротах. Заглянул внутрь — и увидел небольшой дом, крытый корой дерева хиноки, а рядом с ним — кладовую. Людей же не видно. Прошел он в ворота, огляделся: у порога цветет прекрасное дерево сливы. И соловей поет. Но по-прежнему вокруг — ни души. Тут через штору приметил он женский силуэт — поверх бледно-лилового одеяния наброшена густо-алая накидка, волосы длиной — чуть ли не до полу, и говорит она сама с собой:

— Плющом зарос
И обветшал мой дом.
Но слышу — соловей поет, —
Что явится некто ко мне.
Кого же мне ждать?
А офицер ласковым голосом отозвался:

— Я и вправду пришел,
Но слова сказать не решусь.
А соловей —
Рассказать, что пришел, —
Меня учит песней своей.
Девушка испугалась, ведь она думала, что кругом — ни души, и не могла вымолвить ни слова, стыдясь, что он увидит ее столь жалкое положение.

Тогда он поднялся на веранду.

— Отчего же ты молчишь? Льет такой сильный дождь — пока не прекратится, я побуду здесь, — сказал он.

А она в ответ:

— Но тут льет из всех щелей, вы в доме промокнете еще пуще, чем на улице…

А было это в десятый день первого месяца. Через щель в шторе подала она ему подушку для сидения. Он взял подушку и уселся. И занавеси, и терраса были изъедены летучими мышами, везде зияли дыры. Заглянул внутрь: циновки на полах были хорошего качества — как напоминание о давних временах, но теперь совсем потеряли прежний вид.

День уже близился к вечеру. Он тихо проскользнул к ней за занавесь и не дал ей скрыться в доме. Девушка горько раскаивалась, но ничего не могла с ним поделать, да и говорить ему что-либо было бесполезно. Дождь лил всю ночь до рассвета, и только наутро небо немного прояснилось. Она хотела пойти в дом, но он опять не пустил ее, сказав:

— Побудь еще тут.

Солнце поднялось уже высоко. Родители девушки были не в состоянии принять вельможу по всем подобающим правилам гостеприимства, поэтому они лишь поручили сопровождавшему его отроку поднести ему рисового вина и твердой соли на закуску. В своем обширном саду они собрали росшие там травы и овощи, сварили их на пару, положили в чашу, а вместо палочек для еды подали ветки сливы прямо вместе с цветами. На лепестках цветов девушка написала изысканным почерком:

«Вот молодые побеги,
Что я собрала для тебя,
Выйдя в весенние поля
И полы одежд своих
Промочив».
Он увидел эти стихи, был совершенно очарован, подвинул еду к себе и стал есть. Она же стыдливо потупилась.

Потом вельможа поднялся, послал отрока с поручением, и тот вскоре привез в повозке множество всякой снеди.

Ёсиминэ надо было встретиться с одним человеком, и он, сказав: «Я скоро опять приду к тебе», — удалился. И после этого он часто ее навещал — уже не случайно, а по собственной воле. Много разных кушаний довелось ему в жизни отведать, но всегда вспоминал о том удивительном и необыкновенном блюде, что подали ему на Пятом проспекте.

Протекли годы и месяцы, Ёсиминэ пережил государя, которому служил, и, не желая видеть, как изменится царствование, он постригся в монахи. Однажды в дом той, прежней возлюбленной, послал он, с просьбой о стирке, монашескую перевязь и приписал:

«Вот моя льняная перевязь,
крашенная травою фуси.
Я надеваю ее в старой хижине,
засыпанной снегом и инеем,
где одинок мой сон»[80].
 
Вы читали японскую классическую литературу: антология: из коллекции текстов: khokku.ru