Период Хэйан IX-XII век

ДОЧЬ СУГАВАРА-НО ТАКАСУЭ

ОДИНОКАЯ ЛУНА В САРАСИНА

Дневник благородной госпожи, дочери управителя Восточных земель Сугавары-но Такасуэ, написанный ею на склоне лет, когда даже луна в Сарасина кажется одинокой

* * *
Девочка, выросшая в тех дальних краях, где «кончается дорога на Восток», и даже еще дальше, — какой же, наверное, я была дикаркой! И как только сумела я проведать о существовании романов? Но вот ведь, проведала и стала мечтать лишь о том, чтобы эти книги увидеть! Днем в досужие часы, или сумерничая, сестрица, мачеха и другие женщины пересказывали отрывки из того или иного романа моногатари, например о принце Гэндзи,— я слушала, и интерес мой все более разгорался. Разве могли они по памяти рассказывать столько, сколько мне бы хотелось!

В своей страсти я была столь неуемна, что для меня вырезали будду Якуси[101] в мой рост, и вот, потихоньку от всех, я омывала как положено руки, затворялась и, павши ниц перед изваянием, молила: «Сделай, чтобы мы скорее поехали в столицу! Говорят, там много повестей и романов — покажи мне их все!»

* * *
Когда мне исполнилось тринадцать, пришла, наконец, пора ехать в столицу. Третьего числа 9-го месяца мы совершили «выход из ворот» и поселились пока что в Иматати[102].

Дом, где я в играх провела эти годы, был весь разорен, весь нараспашку, царила суматоха. Когда солнце зашло, опустился страшный туман, а мы как раз садились в повозки — я оглянулась, и мне стало так горько покидать моего Будду, которому я тайком била поклоны и молилась, что я украдкой поплакала.

После того как мы «вышли из ворот», мы жили в каком-то неогороженном строении, покрытом наспех мискантом, даже ставен там не было, лишь кое-как для нас устроили занавеси и растянули полог. К югу далеко видны были поля и равнины, а с запада и востока — море, совсем близко. Это было удивительно красиво! Вечером все вокруг окутал туман, но мне было так интересно, что я поднялась спозаранку и уже не спала, все смотрела по сторонам. Уехать отсюда было мне жаль, и я грустила.

* * *
Пятнадцатого числа того же месяца, в сумрачный от дождя день, мы пересекли границу своего края и остановились в местности Икада провинции Симоса. Наша хижина едва не поплыла — такой был ливень и непогода, от страха я не могла заснуть. Вокруг было чистое поле, только в одном месте поднимался пригорок, и на нем стояло три дерева. Днем мы сушили наши вещи, промокшие от дождя, и весь день провели там, поскольку надо было дождаться наших людей, которые отстали. Рано утром семнадцатого числа мы двинулись в путь.

В старину жил в краю Симоса некий Хозяин Мано. Когда мы переправлялись в лодке через глубокую реку, там были остатки его усадьбы, в которой, говорят, ткали и отбеливали полотно тысячами и десятками тысяч штук. Посреди реки и теперь стояли четыре больших столба, будто бы те еще, что служили в прежние времена опорами ворот. Я услышала, что другие слагают об этом стихи, и тоже про себя шептала:

— Если б нетленны
Здесь не стояли поныне
Эти речные опоры,
Как бы могла я
Прошлого видеть следы?
На этот раз на ночлег мы остановились в месте, называемом Курото-но Хама — взморье Курото. Со всех сторон были пологие холмы, это белый песок расстилался далеко-далеко, и на нем — заросли сосняка. Луна светила очень ярко, и звуки ветра необычайно трогали сердце. Людям, видно, показалось все это красивым — стали слагать стихи.

Как можно спать?
Ведь если не теперь,
Когда еще увидеть доведется
На взморье Курото
Луну осенней ночи?
* * *
На следующее утро мы ушли из тех мест, а к ночи остановились у переправы Мацудзато в мелководных верховьях реки Футоигава, что служит границей между краем Симоса и краем Мусаси. Вещи и прочее за ночь переправили лодками на тот берег.

Моя кормилица недавно потеряла мужа, но здесь, на границе, у нее родился ребенок, поэтому она удалилась от нас, и в столицу ей нужно было следовать отдельно.

Я очень ее любила, мне хотелось к ней, и брат взял меня на руки и отнес.

Мы все в пути останавливались в незамысловатых временных укрытиях, но туда по крайней мере не задувал ветер, они были обтянуты тканью или еще чем-то, а тут, поскольку мужчины с ней не было, никто и рук не приложил — совсем грубая лачуга, вместо кровли в один слой была настелена циновка, и лунный свет проникал внутрь без всяких помех.

На ней были алые одежды, она лежала, и фигура ее, залитая лунным светом, была воплощенное страдание. Неизмеримо превосходя наружностью людей своего ранга, она была бледна до прозрачности. Дивясь моему приходу, она гладила меня по голове и плакала, а я была в таком волнении, что не могла и помыслить, чтобы с ней расстаться. Брат уже спешил вернуться назад, а мне все было мало — но что я могла поделать?

Долго стоял у меня перед глазами ее образ. Было так грустно, что я не замечала даже, как красив месяц, и уснула в большом горе.

На следующее утро наши повозки погрузили в лодки и переправили на другой берег. Люди, которые до сих пор нас провожали, здесь все поворачивали назад. Мы, кому предстояло дальше следовать в столицу, медлили с отъездом. Теперь наши пути лежали в разные стороны, и оттого те, кому надо было ехать, и те, кому надо было возвращаться, равно проливали слезы. Даже я своим детским сердцем почувствовала, как это трогательно.

* * *
Отсюда начиналась страна Мусаси. Ничего особенно интересного заметно не было. Песок прибрежный был не белый, а словно грязь, и поля, про которые я слышала, будто на них цветет трава мурасаки, покрывал лишь тростник и мискант, причем заросли были столь высоки и густы, что конного лучника не видно было, только верхушку его лука, и нужно было пробираться, раздвигая травы.

Там был храм, называемый Такэсиба. Вдалеке виднелись остатки каменных опор галереи и дома. Я спросила, что это за место, и услышала:

— В старину здесь был холм Такэсиба. Человека из этих краев отправили ко двору служить стражем-факельщиком. Вот подметает он в саду перед императорским дворцом и сам себе бормочет:

— И за что мне такая злая доля? В моем-то краю видал я и по три, и по семь кувшинов с брагой. Сверху, бывало, плавали черпаки: ветер с юга подует — они на север укажут, ветер с севера подует — на юг укажут, с запада подует — они на восток повернутся, с востока подует — они на запад повернутся. Ничего этого я здесь не вижу!

В это время дочка микадо, которую очень берегли и лелеяли, стояла совсем одна за бамбуковой шторой, и прислонившись к столбу, на все это глядела. То, что говорил сам себе этот мужчина, казалось очень интересным: что за «черпаки», как это «укажут»? Ей неудержимо захотелось это знать, она подняла бамбуковую штору и окликнула:

— Человек, подойдите сюда!

Он послушался и подошел к самым перилам.

— То, что вы сейчас говорили, повторите еще раз для меня, чтобы я могла все услышать, — так она ему велела, и он еще раз повторил свой рассказ о кувшинах с брагой.

— Возьмите меня с собой и покажите мне все это. Я говорю не шутя!

Мужчина подумал, что дело это неслыханное, да и опасное, но — видно, так уж суждено! Посадил ее к себе на спину и отправился. Подумал он и о том, что за ним, конечно, будет погоня: той же ночью перенес принцессу через мост Сэта, усадил ее на другой стороне, а сам разобрал мост и одним прыжком перепрыгнул. После снова усадил принцессу себе на спину и через семь дней и семь ночей добрался до страны Мусаси.

Император и императрица встревожились о том, что принцесса пропала, стали спрашивать людей, и в ответ услышали:

— Служилый человек из провинции Мусаси нес на спине что-то очень ароматное, он бежал — словно летел.

Стали этого человека требовать — а его и нет.

Решили, что не иначе как он вернулся в родные края, и из дворца послали следом людей. Однако мост Сэта оказался сломан, по нему перебраться было нельзя. Только через три месяца посланные добрались до страны Мусаси. Когда стали они спрашивать того мужчину, их призвала к себе сама принцесса:

— Видно, все это было предначертано. Мне захотелось в родные места этого служилого человека, и я сказала ему, чтобы он немедленно туда отправился и меня взял с собой. И вот, мы здесь. Живется мне очень хорошо. Если станут винить мужчину и накажут его, что будет со мной? Не иначе как в прежнем рождении мне было суждено явить свой след в этой стране. Ступайте же скорее назад и расскажите все как есть.

Возразить было нельзя, и они вернулись в столицу и доложили императору, что, мол, так и так.

Что тут было поделать? Даже если наказать этого мужчину, принцессу уже не вернешь назад в столицу. Дать мужчине из Такэсиба край Мусаси в пожизненное владение, чтобы он исправлял все государственные дела, — тоже не годится. Тогда пожаловать этот край самой принцессе! — такой указ издал император.

Построили для молодых дом — такой, как строят для императорских особ, а когда принцесса умерла, то в ее доме стал храм, нарекли его храм Такэсиба.

Дети той принцессы получили родовое имя Мусаси. А еще говорят, что с той поры факелы во дворце стала жечь только женская прислуга.

* * *
Мы только и делали, что прокладывали себе дорогу среди тростника и мисканта, то по холмам, то по равнинам. Подошли к реке Асуда, разделяющей провинции Мусаси и Сагами. Это здесь, на переправе, пятый тюдзё Аривара[103] сложил: «Спросил бы я у птиц столицы…»[104] Только в семейном сборнике стихов Нарихира река названа Сумида. Переплывешь ее на лодке — а там уже страна Сагами.

В местности Ниситоми горы словно тщательно изукрашенные ширмы. А в противоположной стороне — море. И побережье, и набегающие волны очень красивы.

Дня два или три мы шли по белейшему прибрежному песку в местности, которая называется Морокоси-га хара, «китайская равнина».

«Летом здесь словно парча настелена, местами узор ярок, местами поскромней — это цветут японские гвоздики. Сейчас уже конец осени, и их не видно» — так нам рассказали. Однако кое-где все же остались россыпи этих цветиков — печальная краса! Наши люди дивились: «Уж не в шутку ли — равнина китайская, а гвоздики цветут японские…»

На горе Асигара четыре или пять дней мы были во тьме и страхе. Даже у подножия, когда мы наконец туда добрались, неба было не видно — так густы были заросли. Не нахожу слов, чтобы это описать, но мне было очень страшно.

У подножия Асигара мы и заночевали. Ночь была безлунная, темная, и когда мне уже казалось, что я потерялась в этой тьме, откуда ни возьмись появились три бродячие певицы. Одной было около пятидесяти лет, другой — примерно двадцать, и еще одна была лет четырнадцати-пятнадцати. Перед нашей хижиной раскрыли зонт, а певиц усадили. Когда слуги зажгли огонь, то стало видно, что одна женщина, назвавшаяся внучкой знаменитой некогда Кохата, имеет очень длинные волосы, которые красиво обрамляют лоб, и очень белое без изъянов лицо. «Да такую хоть сейчас можно взять в свиту — не посрамит!» — так все говорили в восхищении. Голоса же у всех у них были несравненно хороши: чистые, звонкие — песни так и неслись к небесам. Все были ими совершенно очарованы, позвали приблизиться, и в разгар веселья один из наших людей сказал: «Да, певичкам из западных провинций далеко до них!» — на что они тут же звонко пропели:

— «Ах, сравнить ли с переправой Нанива…»

Внешность безупречная, голоса хороши на удивление — всем до слез было жаль, что эти женщины снова скроются в глубине горного леса, такого зловещего. Более всех горевала я, тогда еще сущий ребенок, и ни за что не желала покидать ту нашу стоянку.

На самой горе оказалось еще страшнее, чем у подножия, не могу даже это описать. Под нашими ногами были облака! Приблизительно на середине нашего подъема, на крошечном пространстве меж корней деревьев, мы увидели три кустика мальвы. Они выросли вдали от всего света, среди гор — нас это очень умилило.

А еще с горы Асигара сбегают три потока.

Когда мы наконец завершили этот трудный переход, то заночевали на горной заставе. Отсюда начиналась страна Суруга. Возле заставы, а имя ей Ёкохасири, был так называемый «каменный кувшин». В неописуемо громадной четырехгранной скале было отверстие, и из него истекала вода, отменно чистая и студеная.

* * *
В этих краях находится гора Фудзи. В родной моей стране она видна с западной стороны. Нигде на свете нет другой такой горы, как эта. Необычен и силуэт ее, и то, что она словно раскрашена темно-синей краской, а сверху на ней лежат снега, которые не растают вовек. Это выглядит так, словно гора надела лиловое платье и накинула сверху белый кафтан «акомэ».

На вершине гора немного срезана, и оттуда поднимается дымок, а вечером мы видели, что там горел и огонь.

Застава Киёми стоит у моря, и множество сторожевых строений подступают оградами к самой воде. Наверное, когда волны высоки, они смешивают свои брызги с дымками над крышами домов на заставе Киёми. Моему восхищению не было предела.

В бухте Таго тоже были высокие волны, и мы обошли ее на веслах. Вот и переправа через реку Оигава. Вода здесь необычная, она течет быстро, и так бела, словно это густо сыплется рисовая мука.

Река Фудзигава несет свои воды с горы Фудзи. К нам прибился один местный житель, и вот что он рассказал:

«В прошлом году это было. Шел я куда-то, и поскольку было очень жарко, решил отдохнуть здесь у воды. И вот, вижу, что с верховьев по реке приплыло нечто желтоватого цвета, и этот предмет зацепился у берега. Я взглянул — а это свиток бумаги. Попробовал развернуть его, а там — по желтому полю алые письмена, выведены четко, безупречным почерком. Странным мне это показалось. Как в высочайшем императорском указе о назначениях, там были перечислены все провинции, в которых на будущий год сменится губернатор. В нашей провинции тоже на следующий год истекал срок губернаторства, и преемник был указан, только вдобавок значилось еще одно имя. „Вот чудеса! Только этого недоставало” — с такими мыслями я высушил бумагу и прибрал ее. На следующий год в указе о назначениях все было в точности как в этой бумаге, и в нашей провинции губернатор был назначен тот самый, только вот через три месяца он скончался, и на смену ему пришел тот человек, чье имя стояло в бумаге вторым. Вот какие дела случаются. Говорят, что множество богов собирается на горе Фудзи, чтобы за год вперед принять решение о назначениях. Это поистине удивительно».

Так он нам рассказал.

* * *
Мы благополучно миновали Нумадзири, а после этого я опасно заболела. Мы тем временем подошли к провинции Тотоми, но я даже не помню, как мы переходили через перевал Сая-но Накаяма. Я была так плоха, что на берегу реки Тэнтю для меня устроили временное пристанище, где я провела несколько дней, пока наконец не оправилась от болезни. Наступила настоящая зима, ветер с реки дул так свирепо, что не было сил это терпеть. В поисках переправы мы подошли туда, где должен был быть мост Хамана. Когда мы шли из столицы к месту службы, то переходили по его неошкуренным черным бревнам. Однако теперь от него не было видно и следа, и мы переправлялись на лодках. Плыли совсем недолго, ведь это бухта. А в открытом море бушевали высокие волны, и на пустынных прибрежных отмелях не было ничего, кроме сосновых перелесков, глядя сквозь которые чудилось, что прибой брызжет разноцветным хрусталем. И вправду казалось, будто «волны накрыли верхушки сосен», это было очень живописно.

После этого был мучительный подъем на холм Инохана — и вот мы уже в стране Микава на побережье Такаси. Яцухаси, «восемь мостов», как оказалось, всего лишь название места, там нет ничего похожего на мосты, да и вообще не на что смотреть.

Во время ночевки в горах Футамура хижину построили под большим деревом хурмы, и всю ночь сверху падали плоды, а наши люди их собирали.

Когда мы переходили через гору Миядзи, был уже на исходе десятый месяц, однако кленовые листья еще не облетели и были в самой красивой поре.

Видно, бури здесь не бушуют,
На этой горе Миядзи
Алая кленов листва
Не облетела еще,
Пока…
Переправа Сикасуга на границе краев Микава и Овари, поистине, заставляет усомниться, стоит ли ею воспользоваться, хоть слово «сикасуга» и означает «конечно», — очень забавно!

* * *
Когда мы двигались вдоль бухты Наруми в стране Овари, на глазах стал подниматься вечерний прилив. Остановиться на ночевку было бы ни то ни се, и двигаться дальше было опасно, если прилив настигнет. И тогда мы побежали вперед чуть не бегом и успели-таки пройти!

Миновав переправу Суномата, что находится на границе с краем Мино, мы пришли в Ногами. Там опять явились бродячие артистки, они пели для нас весь вечер, а я с любовью вспоминала тех, что были в Асигара, и грустным думам не было конца.

Разбушевались снегопады, мело, и мы миновали заставу Фува и гору Ацуми, ничего не увидев интересного. В краю Оми мы четыре или пять дней прожили в доме человека по имени Окинага.

У подножия горы Мицусака мы изрядно претерпели: и день и ночь шел дождь вперемежку со снегом, казалось даже, что солнечный свет померк.

Оттуда мы двинулись дальше, и своим чередом миновали Инуками, Кандзаки, Ясу, Курумото. И вот уже расстилалось во всю ширь озеро, и было так интересна разглядывать острова Надэсима, Тикубусима и другие. Мост Сэта оказался разрушен, и переправа через озеро была нелегкой.

* * *
После привала в Авадзу 2-го числа 12-го месяца мы вошли в столицу. Следовало войти в город в темное время суток, и мы двинулись в час Обезьяны, а когда проходили заставу, то на склоне горы, над временным дощатым ограждением, мы увидели возвышающегося примерно на один дзё и шесть сяку Будду, сделанного пока еще вчерне, так что лишь лицо его было различимо. Глядя на него издали, я думала — как печально выглядит этот Будда, воздвигнутый вдали от людей и безучастный ко всему, что его окружает! В тех краях, что мы оставили позади, я нигде, кроме заставы Киёми в Суруга, да этой последней заставы Аусака, не была так растрогана увиденным.

В полной темноте мы добрались до нашего дома, расположенного к западу от дворца Сандзё[105].

* * *
Усадьба наша была велика и неухоженна, обширные мрачные заросли сада не уступали тем дебрям горных лесов, которые мы недавно миновали на своем пути, и уж совершенно не походило все это на столицу.

Жизнь наша еще не устоялась, во всем была неразбериха, но я только и думала: «Когда же? Скорей бы!» — и подступала к матери с просьбами: «Попроси у кого-нибудь, я хочу увидеть эти книги! Покажи мне моногатари!» И вот мать написала письмо нашей родственнице, которая служила во дворце Сандзё, госпоже Эмон, и попросила ее об этом. Та, кажется, удивилась, но была рада помочь и прислала мне в верхней половинке ящичка для туши превосходные брошюрованные тетради соси[106], пояснив при этом, что ей они достались от самой принцессы.

Вне себя от радости, я погрузилась в романы и не отрывалась от них день и ночь, но это было хорошо лишь для начала, мне хотелось еще и еще книг. Но кто же будет присылать их сюда, в усадьбу на окраине столицы, куда только-только поселились люди?
 
Вы читали японскую классическую литературу: антология: из коллекции текстов: khokku.ru